Начальник острова Врангеля - [41]

Не хочется отпускать Нанауна из комнаты. Так приятно смотреть па его смышленое лицо.

— Сейчас мы проявим с тобой пластинку. Я ведь фотографировал тебя. У меня все готово.

И опять Нанауну кажется, что они шаманят в темноте дома. Щелкает кассета, булькает какая-то жидкость — она непривычно и резко пахнет.

— Сначала проявитель, потом закрепитель, — произносит непонятные слова Ушаков.

Их сразу не запомнишь. За один день так много нового.

Ушаков зажигает свет, промывает в чистой воде стеклянную пластинку с темными пятнами изображения.

— Взгляни. Узнаешь?

Эскимосу становится не по себе. На пластинке что-то знакомое и чужое одновременно. Он постепенно различает нерпу, голову медведя с разинутой пастью, фигуру человека с винчестером в руках.

— Кто это?

— Да ты, ты. Со своими трофеями.

Подросток смотрит еще. Вроде он. Он на пластинке. Его медведь и его нерпа.

Разве может шаман Аналько сделать так, как умилек? Умилек может все. Хорошо, что он приехал на остров вместе с ними.

И хорошо было бы, если бы умилек никогда отсюда не уезжал.

Нанауну совсем не нужно, чтобы появился в бухте Роджерса пароход. Зачем? Вдруг пароход заберет Ушакова.

Вот как думает жить дальше Нанаун: охотиться на медведей и моржей, ловить песцов. Он построит, когда станет совсем взрослым, ярангу из дерева. С печкой. Хозяйкой там будет девушка… есть одна девушка, увидев которую, Нанаун краснеет, а язык его прилипает к гортани.

Эта девушка испечет из муки лепешки, в гости придет умилек, детям своим Нанаун расскажет, как получается длинная ночь.

И еще много чего он расскажет: умилек научит его фотографировать, рисовать карты, узнавать по приборам погоду и читать толстые книги про разные страны, про жизнь разных людей.

непрошеные гости

Знал, точно знал Ушаков, что не будет парохода в этом году. Но все равно шел к берегу, стоял на ветру и смотрел в море, к чему-то прислушивался.

К чему? К шорохам оседающего снега? К бульканью робкого ручейка? К хрусту льдинки, которая стала прозрачно-тонкой и рассыпается под ногою на десятки осколков?

Разве услышишь шум парохода за сотни километров отсюда? И разве не обступили остров ледяные поля, которые не пробьет ни один пароход?

Но все равно… Что за жизнь без ожидания чуда? Ушакову очень хочется чуда.

Так бывает весною. Надежда — на самое-самое лучшее, самое невероятное — вдруг приходит к тебе. И как ни гони ее, как ни доказывай себе: это твои выдумки, это обман, — надежда долго еще кружит голову и мешает спать.

Весна! Конечно, все дело в весне.

Вот над дверью выросла длинная и толстая сосулька. Звонкие капли срываются с нее, весело разлетаются, ударившись о порог, мелкими серебристыми брызгами. Эту музыку Ушаков может слушать часами.

Вот во льду бухты появилась первая глубокая трещина. Началось! Еще не скоро вскроется, освободится ото льдов бухта, но ведь важно начало. Потом льды отойдут от острова, и кто знает… Да-да, кто знает: вдруг на горизонте возникнет дым из трубы парохода, и капитан Миловзоров…

Где вы, смелый и добрый капитан?

Как ярко светит солнце! В полдень от освещенной им стенки дома струится теплый воздух. У людей загорелые лица, будто они приехали с Черного моря. Искрится под солнцем снег. На него больно смотреть, и глаза надо закрывать черными очками.

Еще набегают туманы. Иной раз взметнется метель, загудит, забушует, но сил у нее мало. Нет прежней злости.

В середине апреля прилетели пуночки, северные воробьи. Они порхают в поселке, ищут остатки еды. Незатейлива их песенка, да разве в этом дело? На душе веселей, когда слышишь птичий гомон, когда видишь на снегу отпечатки маленьких лапок.

Прилетели пуночки — весна победила зиму.

Можно откапывать окна. И хотя работа эта трудная, хотя метель в два счета может занести окна опять, трудов Ушакову не жаль. Солнечный луч ворвется в окно и ярким желтым пятном уляжется на полу. Поднесешь к нему руку — тепло.

А раз тепло — другая жизнь начинается в Арктике.

Как будто холодное северное сердце оттаяло и стало биться быстрее.

Так кажется Ушакову, когда он бродит по острову.

У него и теперь много работы. Все больше птиц — они летят с юга, и надо сделать чучела, осмотреть гнезда. Надо подробно записать в дневник, как живут здесь пернатые, что едят, кто их враги и кому они угрожают сами.

И еще нужно узнать, как называют птиц эскимосы.

— Алъпа! — кричит Таян. Ему нравится помогать умилеку. — Смотри, алъпа летит.

Медленно и неуклюже машет крыльями толстоклювая кайра. Кайр сотни, тысячи, они облепили скалы, кричат, ссорятся… Что же это такое — даже в небе, между своими, нет мира! Глупые драчливые птицы. Сначала дерутся на скалах, продолжают драку в воздухе и так калечат друг друга, что, упав на землю, не могут больше взлететь. Теперь это добыча прожорливых песцов.

— Пиши дальше — самсыхагак, — продолжает Таян, — Слышишь мотор?

Прислушивается Ушаков. В самом деле, вроде бы доносится звук маленького мотора. Но это не мотор — это чистик, он часто-часто взмахивает крыльями, вот и получается равномерный шум.

Пронзительно орут чайки-моевки — будто мяукают кошки, — пикируют с высоты и, выхватив из воды рыбешку, взмывают вверх. На краю утеса сидит баклан, издалека он похож на бутылку. Крик его — глухое мычание.