Начальник острова Врангеля - [36]

Наконец застегнут полог и разожжен примус. Без сил сидят друг против друга Ушаков и Павлов. Лица у них горят, будто натерли их жесткой мочалкой. Хорошо еще, что не обморозились.

— Будь они неладны, эти карты, — Павлов Достает свою трубочку и долго раскуривает ее. — Смотришь в атлас — красивые рисунки. Теперь-то я знаю… Теперь я по-другому буду смотреть на них.

— Будете вспоминать этот поход!

— Не только. Погляжу на очертания какого-нибудь полуострова и подумаю: человек, который нанес его на карту, рисковал жизнью. А вот здесь, у этого маленького острова, его едва не унесла в море льдина. А тут, где съемку вели с корабля, случилось несчастье, корабль раздавили льды.

Они быстро засыпают, надеясь на хорошую погоду завтра. Но и следующий день, и второй, и третий пурга не дает дороги. И рады бы еще поспать путешественники, да не получается. Высунешь из палатки нос, задохнешься порывом ветра и скорее в спальный мешок. А сон не идет, выспались на неделю вперед.

Только шестой день принес ясное небо. И — кучу неприятностей. У Павлова исчезла собака. Ушаков хотел сфотографировать лагерь и вынул фотоаппарат из футляра… по частям. Вдобавок он сильно ушиб ногу.

— Вернемся? — предлагает Павлов.

— С картой острова Врангеля, — твердо отвечает Ушаков.

Он достает буссоль, определяет нужные азимуты, чертит в блокноте.

Пора выбираться из лощины. Она тянется к морю двумя рукавами, и надо, чтобы закончить съемку, проехать северным, самым крутым рукавом. Ох и подъем! Собаки останавливаются через каждые десять — пятнадцать метров. Они вывалили от усталости языки, вязнут в рыхлом снегу. Люди стараются им помочь; сбросили часть одежды — хоть и мороз, а пот так и льет с Ушакова и Павлова.

Потом полчаса сидят они около нарт, унимая дрожь в ослабевших руках и ногах.

— Сколько прошли? — спрашивает Павлов и кидает в пересохший рот кусочек снега.

Ушаков нагибается к счетчику.

— Четыре километра.

— А времени потратили?

— Три часа с лишним.

— Ну и темпы! С такими темпами не обойти остров и за полгода.

К вечеру их настигает туман» Дальше двадцати метров ничего не видно. Не отличишь, где небо, где земля, где море. Опять надо отсиживаться в палатке.

Седьмой… десятый… двенадцатый день. Жизнь в молоке. Кругом молочная завеса тумана. Каждое утро Ушаков и Павлов запрягают собак, смотрят с надеждой на небо и… распрягают упряжки. Даже есть не хочется, не то что спать. Одни собаки не грустят, и аппетит их нисколько не поубавился. А запасы еды заметно уменьшились.

Ушаков достает свои зарисовки, листки с неровными колонками цифр. Павлов внимательно следит за карандашом Ушакова. Вот на бумаге рождаются очертания местности. Какая-то низина. Один рукав, второй — он круче.

— Наша лощина! — не выдерживает Павлов.

— Верно. Вы имеете полное право дать ей название.

— Вьюжная, — ни секунду не раздумывает Павлов. — Пусть все знают, какая тут может случиться метель.

— Итак, — торжественно произносит Ушаков, — предложенное вами название ляжет на все карты, советские и зарубежные.

Павлов смущенно лезет за своей трубкой.

Понятно его смущение. Недавно шел он по этим местам, не считая, что делает что-то очень важное, нужное. И вот… Эти линии станут картой, они сохранятся на века, и другие люди потом помянут первопроходцев добрым словом.

Семнадцатый день похода. Пройдено совсем немного. Метели либо туман не дают двигаться дальше. Ненадолго прояснится небо, и снова мгла окутывает палатку.

— Вернемся? — это уже предлагает Ушаков.

— Нехорошо возвращаться, — вздыхает Павлов. — Вы сами заразили меня: вперед и вперед. А карта как же? Я теперь только о ней и думаю.

Но на двадцать пятый день они принимают решение: поворачивать нарты к дому. Придется отступить. Даже хорошая погода сейчас не поможет. Корма для собак и еды для самих путешественников осталось чуть-чуть.

Жаль, но ничего не поделаешь. Отступление — это еще не поражение. Если, конечно, не повторяешь в других походах прежних ошибок.

— Да какие ошибки? — Невозмутимый обычно Павлов так резко поворачивается к Ушакову, что едва не сбивает палатку. — Не наша вина, что за это время мы убили лишь трех медведей.

— А чья вина? Белых медведей? Мы должны были подготовиться.

— Не понимаю, Георгий Алексеевич. Выехали с полными нартами. Положить больше груза — не потянут собаки. Так?

— Так. Но я не об этом. Все равно всего с собой не увезешь, если поход длится месяц или два.

— Что же делать?

— Вот я и думаю в последние дни: как нам быть?

Они стоят возле палатки. Собаки поглядывают на них, как будто прислушиваются к разговору. Животные стали белыми — туман оседает инеем на собачью шерсть. И в палатке иней, и на одежде Павлова, Ушакова. Каждый похож на Деда Мороза: иней разукрасил брови, ресницы, отросшие за месяц усы и бороды.

— Вспомните, Ивась, большие арктические походы. Тот же Фердинанд Врангель, именем которого назван наш остров. Не экспедиции были у него — целые караваны. Много людей, десять, а то и пятнадцать нарт. Полторы сотни собак! Зачем? Причина одна — продовольствие. Везли еду для себя, корм для собак.

— И нам брать в поездку всех эскимосов с упряжками?

— Нельзя. Мы не можем отрывать их надолго от охоты, от привычной жизни. Да и бесполезно. Чем больше людей, собак, тем больше бери продуктов. Из-за всего этого экспедиция медленно идет вперед, а продовольствия все равно не хватает. Иной раз Врангелю приходилось возвращаться только потому, что кончался провиант. Как у нас.