Начала любви - [98]

Когда Иоганна-Елизавета заметила стремглав бегущую по лестнице дочь, было уже слишком поздно что-либо предпринимать. Кровь прилила к лицу, глаза женщины округлились, она сгорбилась, желая как-нибудь укрыться за мощной фигурой Брюммера. Не выпуская добычу из рук, лишь прекратив двигаться, гофмаршал спокойно, исключительно спокойно, словно бы вовсе не его застали в межэтажной темноватой нише в так называемый малоподходящий момент, обернулся, проследил взглядом за пронёсшейся как вихрь девушкой, вновь повернулся к Иоганне и тоном констатации произнёс:

— Вот козочка. Так торопится, что даже по сторонам не посмотрит.

Пьяно хохотнув, Брюммер продолжил свою гимнастику, однако Иоганна была напряжена и до самого конца не спускала глаз с нижней площадки, смертельно боясь возвращения дочери. Удовольствия не было и в помине.

ГЛАВА III

1

Сладостные, что и говорить, сладостные и дремотные настали дни. Причём недавно перенесённые тяготы лишь оттеняли наступившее московское блаженство, совершенно не похожее на предыдущую скучноватую и бедноватую жизнь, да и вообще не похожее на что бы то ни было.

Однако ведь давно известно, что сладостной дремоте нельзя верить, ибо так оно получается всегда, когда оказываешься в чужой стране: первые дни сумбурны, а за ними следуют такие вот дремотные, спокойные, усыпляющие, и только затем, третьей очередью, приоткрывается истинное лицо страны.

Россия была вполне состоявшейся восточной державой. Этот край бывал благословенным для мужчин, для воинов, причём главным образом в горькую годину, когда на бескрайних просторах находится место для регулярной армии и ополчения, когда наличествует потенциальная свобода манёвра, да ещё вполне достаёт места для удали, бесшабашной храбрости и прочего в том же национальном духе. Хорошо мужчинам в войну оказаться на русских просторах, дать отпор лютому ворогу, накачаться медовухой и отправиться по бабам в соседнюю деревню. Но в более спокойное время, когда войны лишь полыхают медленным огнём на далёких окраинах, когда за удаль и молодечество можно в острог загреметь, плохо жить в этой стране. И лишь в отдельные периоды жить тут оказывается невмоготу.

Однако женщинам в России плохо всегда. И до Петра Великого было здесь им несладко, и при Петре, а уж в последующие эпохи — так и вовсе невпротык — nevprotyck, — как выражались русские. Лишь только перебравшись через границу да расположившись на новом месте, обе цербстские принцессы смогли ощутить холод и грязь новой родины. И двух месяцев не прошло, как сделалось им очевидно, что чужая культура — она чужая и есть и что в иных обстоятельствах склянка туалетной воды значит куда больше, чем славянское хлебосольство и славянское богатство, славянское терпение и славянские же просторы.

Если Брюммер не лукавит и Россия не самая худшая из стран на земле этой грешной (хотя гофмаршал и соврёт — недорого возьмёт), то что же тогда являет собой самая худшая страна?!

Одна из национальных особенностей России как раз в том и заключалась, что цивилизация и удобства располагались тут всего только на одной квадратный версте с геометрическим центром в той точке, где в данный конкретный момент находится её императорское величество. Лишь только на этой мизерной территории можно было встретить красивых мужчин и опытных поваров, безукоризненные салфетки и настоящий парфюм, приятных собеседников и европейски образованных медиков. Но достаточно было чуть удалиться, перейти невидимую границу — и оказывалось, что вокруг уже не жизнь, а самое настоящее существование: грязь и бедность так и лезли в глаза.

Не замечать этого было нельзя, мерзость оказывалась повсюду, однако же если кому из иностранцев удавалось вывести неприятности бытового уровня за скобки, тогда жизнь в России превращались для них в занятие увлекательное и не без приятности.

2

Вот, скажем, как падает камень в воду? Стремительно падает, поднимая столб мелких брызг и вызывая волны. Тут аналогии и расширительное толкование не только допустимы, но как бы даже и желательны.

Едва только немецкие принцессы оказались в России, как тут же весь русский двор заклокотал, взволновался, в разные стороны пошли круги, линии напряжения вздыбились и грозили кое-где лопнуть. Однако по прошествии нескольких недель беспокойство, ажиотаж и любопытство улеглись, причём этому в немалой степени способствовал добрый нрав младшей принцессы.

Что же касается Иоганны-Елизаветы, то она, как это подчас случается с тридцатилетними, многорожавшими женщинами, от морозного русского воздуха, родниковой русской воды и удовлетворённости основных жизненных потребностей вдруг до такой степени расцвела и похорошела, что не ожидавшая от немки такого подвоха её величество не на шутку задумалась о целесообразности дальнейшего пребывания принцессы-матери в границах империи. Не желая оказаться излишне поспешной, императрица осторожно посоветовалась с Лестоком насчёт немки, даже намекнула, что иные (а кто же тут мог быть иной, кроме императрицы) считают возможным деликатное выдворение старшей принцессы восвояси. Лесток, по обыкновению, высказался до такой степени неопределённо, что нельзя было даже понять, какого мнения он придерживается в самом, что называется, первом приближении. Из чего Елизавета заключила, что он совсем не против изредка видеть немку. Когда же, разделавшись с второстепенными вопросами, императрица и Лесток принялись составлять на ближайший вечер карточные дуэты (дважды по два), то лейб-медик неожиданно предложил взять Иоганну.