Наброски углем - [19]

«Хоть бы косточки мне дали обглодать»,—  подумала она. Стоило только попросить, так не только дали бы ей косточки, но и накормили бы досыта —  она это знала, но боялась беспокоить господ при гостях, чтобы барин не рассердился.

Наконец кончился и ужин. Ревизор сразу же уехал, а полчаса спустя п оба ксендза уселись в помещичью бричку. Репиха видела, как помещик подсадил каноника, и решила, что теперь самое удобное время подойти к нему.

Экипаж тронулся, барин вслед крикнул кучеру: «Посмей только вывернуть на плотине, я тебе выверну!» —  потом поглядел на небо, как бы желая узнать, какова будет завтра погода, и, заметив белевшую в темноте рубаху Репихи, спросил:

— Кто там?

— Это я, Репиха.

— А, это ты? Ну, говори скорей, что тебе нужно: уж поздно.

Репиха опять рассказала все с начала до конца.

Скорабевский молча слушал, попыхивая трубкой, н наконец сказал:

— Дорогие мои, помог бы я вам с удовольствием, если бы не дал себе слова не вмешиваться в волостные дела. Раньше, конечно, было дело другое... а теперь —  ни вы ко мне, ни я к вам... Теперь вы мои соседи —  и баста!

— Да, я знаю,—  дрожащим голосом ответила Репиха,—  а все думала, может, пожалеете вы нас... —  И голос ее оборвался.

— Все это очень хорошо,—  сказал Скорабевский. —  Но что же я могу сделать? Слова своего я из-за вас не нарушу, да и к начальнику ради вас не стану обращаться. Он уж и так жалуется, что я его постоянно беспокою своими делами. Что я хотел сказать? Опять вам повторяю, что ничего теперь у нас с вами нет общего. У вас есть волостной суд, а если там вам не помогут, то к начальнику вам дорога так же хорошо известна, как и мне. Вы теперь там даже больше значите, чем я. Это вам не прежнее время, голубушка. Ну! Ступай с богом.

— Спасибо и на этом,—  чуть слышно проговорила Репиха, кланяясь барину в ноги.

ГЛАВА IX Имогена

Выйдя из заключения, Репа отправился прямо в корчму, а не домой. Что же, ведь известно, что всякий мужик с горя пьет. Из корчмы, движимый той же мыслью, что и жена, он пошел к Скорабевским и, как оказалось, сделал большую глупость.

В пьяном виде он не понимал, что говорит, и был чересчур настойчив. Когда пан Скорабевский изложил ему свой «принцип невмешательства», Репа не только пе понял этого в высшей степени дипломатического принципа, но и со всей грубостью, свойственной мужикам, весьма непочтительно выразился о нем, за что его Скорабевский вышвырнул за дверь.

Вернувшись домой, он сам рассказал жене:

— Был я у барина.

—  Что же, без толку?

— Поджечь бы их, собачьих детей! —  И он стукнул кулаком по столу.

— Тише ты! Лучше скажи, что тебе сказал барии?

Отослал меня к начальнику... Чтоб его...

— Ну вот, видно, придется теперь ехать в Ословицы.

—  И поеду! Или уж выше пана никого нет на свете?

Удивительное дело! После своего визита в усадьбу Репа даже о писаре и о войте не отзывался с такой страстной ненавистью, как о пане Скорабевском. Войт и писарь здорово ему навредили, но он понимал, что им это так и полагается. А вот пан —  это другое дело, пан мог спасти и не захотел.

— Я и поеду,—  подхватил Репа,—  я ему покажу, что мы и без него не пропадем.

— Нет, уж сиди ты, горемыка, дома, лучше я поеду. Ты как выпьешь, так сейчас нагрубишь начальству и еще хуже сделаешь.

Репа сначала было не соглашался, но к вечеру пошел в корчму «заморить червячка», на другой день опять; тогда жена, не говоря ни слова, оставила все на волю божью и в среду, взяв с собой ребенка, отправилась в Ословицы.

Лошадь нужна была в хозяйстве, и баба решила идти пешком. Вышла она из дому еще до восхода солнца, так как до Ословиц было более двадцати верст. Она надеялась, что встретит по дороге добрых людей, которые ее подвезут, но не встретила никого. Часу в девятом утра, устав, она села отдохнуть на опушке леса, съела краюшку хлеба и пару яиц, которые захватила с собой в кошелке, и продолжала свой путь. Солнце начало сильно припекать, а потому Репиха, увидев арендатора Гершека из Вжецёндз, который вез гусей на продажу, стала его просить подвезти ее до города.

— Ступай себе с богом,—  отвечал Гершек,—  здесь такой песок, что конь и меня одного еле тащит. Хотя... дашь злотый, тогда подвезу.

Репиха только теперь вспомнила, что у нее в узелке была всего одна трехкопеечная монета; она было хотела дать ее Гершеку, но он засмеялся:

— Три копейки? Это тоже на земле не валяется, это тоже деньги. Ну-ну!

С этими словами он стегнул лошадь и поехал дальше. Между тем становилось все жарче, пот градом катился по лицу Репихи, но она, собрав все силы, продолжала идти и через час была в Ословицах.

Всякому, кто хорошо знает географию, известно, что, въезжая в Ословицы со стороны Бараньей Головы, нужно проехать мимо реформатской церкви, в которой раньше была чудотворная икона божьей матери и возле которой еще и поныне каждое воскресенье собирается целая вереница нищих, горланящих что есть мочи. Репиха пришла в будни и застала возле церкви всего лишь одного нищего; он высунул нз-под лохмотьев голую ногу без пальцев, вытянул ее во всю длину и, держа в руке банку от ваксы, пел молитву пресвятой богородице.

Завидев прохожего, он перестал петь, но вытягивал дальше свою беспалую ногу и кричал так, словно с него кожу сдирали: