Наброски углем - [13]

Репиха была бледна как полотно; ее прелестные, тонкие черты выражали скорбь и смирение, а из больших черных глаз катились крупные слезы. Репа вошел смело, с высоко поднятой головой, но как только увидел суд в полном его составе, увидел «бляху» на войте, распятие, козлиную бородку и вздернутый нос на длинных ногах, он сразу потерял всю свою воинственность и довольно тихо произнес:

— Слава Иисусу.

— Во веки веков! —  ответили хором гласные.

— Вам что здесь нужно? —  грозно спросил войт, который сначала было растерялся, но скоро пришел в себя. —  Какое у вас там дело? Подрались вы, что ли?

— Дайте им говорить,—  неожиданно вмешался писарь.

— Уважаемые судьи! —  начал Репа. —  А чтоб вам...

— Погоди, погоди,—  прервала его жена,—  дай я скажу, а ты сиди смирно.

Она вытерла фартуком глаза и нос и дрожащим голосом начала рассказывать.

Но что же это? Куда же она пришла? Она пришла жаловаться на войта и писаря —  к кому же? К тому же войту и писарю!

— Увели его,—  говорила Репиха,—  напоили, лес ему обещали, только бы расписался, он и расписался. Дали ему пятьдесят рублей, а он пьяный был и совсем не соображал, что себя продал и меня с мальчишкой. Пьяный он был, вельможные судьи, пьяный, как скотина! —  продолжала она, заплакав. —  Да ведь пьяный-то не в своем уме,—  он сам не знает, что делает! Да ведь пьяному и в суде снисхождение оказывают, если кто подерется: дескать, пьяный не знал, что творил. Да что же это, господи! Да ведь трезвый-то не продался бы за пятьдесят рублей. Не дайте вы нас в обиду, люди добрые, пожалейте хоть дитя невинное! И куда я, несчастная, денусь, одна-одинешенька, без пего, без бедняги! Господь бог воздаст вам за нас, горемычных!

Рыдания прервали ее речь; Репа тоже плакал и поминутно сморкался в пальцы. Гласные приуныли и поглядывали то друг на друга, то на писаря и войта, не зная, как им в этом случае поступить.

Но вот Репиха собралась с силами и снова заговорила:

— Ходит он теперь, как порченый. Тебя, говорит, убыо, дитя, говорит, невинное погублю, избу сожгу, а не пойду, хоть убей, не пойду. А чем я-то согрешила? Иль мальчонка? А уж он теперь —  ни по хозяйству, ни косить, ни лес рубить —  ничего. Все только сидит да вздыхает, а я так только на вас надеюсь, на ваш суд. Ведь и вы тоже люди, и ведь и вы в бога веруете. Не дайте вы нас в обиду! Господи Иисусе! Матерь божья Ченстоховская, заступись за нас!

С минуту были слышны лишь рыдания Репихи; наконец один из гласных, старик, пробормотал:

— Оно и впрямь нехорошо, подпоить человека да и продать его в солдаты!

— Нехорошо, что и говорить,—  подтвердили и остальные.

— Да благословит вас господь и пресвятая богородица! —  воскликнула Репиха, бросившись на колени.

Войт совсем растерялся, не менее сконфужен был и Гомула. Оба поглядывали на писаря, который все время молчал, но, когда Репиха окончила свою речь, он обратился к гласным:

— Дурачье вы, дурачье!

Наступила мертвая тишина. Писарь продолжал:

— В законе сказано: если кто будет вмешиваться в добровольное соглашение, того будут судить морским судом. А вы, дураки, знаете, что это значит —  морской суд? Куда вам, дуракам, знать. Морской суд —  это... —  Тут писарь вынул из кармана платок, высморкался и продолжал холодным, официальным топом: —  Кто из вас, болванов, не знает, что такое морской суд, пусть попробует сунуть свой нос в это дело —  сразу узнает, когда с него десять шкур сдерут. Ежели находится доброволец, соглашающийся за другого идти в солдаты, вам в это дело вмешиваться воспрещено. Условие подписано, свидетели есть —  значит, шабаш! Об этом сказано и в юриспруденции. Кто не верит, смотри свод законов и ссылки на них. А что при этом выпили, так это обыкновенное дело. Вы все, дураки, пьете когда и где попало!

Если бы сама богиня правосудия с весами в одной руке и обнаженным мечом в другой внезапно вышла из-за печки и стала между гласными, она испугала бы их не больше, чем этот морской суд, свод законов и ссылки. В зале суда воцарилось гробовое молчание, и лишь через несколько минут чуть слышно заговорил Гомула, на которого при этом посмотрели все, как бы удивляясь его смелости.

— И правда, так: лошадь продашь —  выпьешь! Вола продашь —  выпьешь, свинью —  тоже выпьешь. Такой уж обычай.

— Так ведь и мы тогда выпили тоже по обычаю,—  ободрился войт.

Тогда гласные уже смелее обратились к Репе;

— Сам заварил кашу, сам и расхлебывай!

— Тебе не шесть годков, сам должен знать, что делаешь,—  прибавил другой.

— Башку-то тебе не оторвут,—  сказал третий.

— А возьмут тебя в солдаты, можешь на свое место батрака нанять. Он за тебя управится и с хозяйством, и с бабой.

Понемногу веселье охватило весь суд.

Но писарь снова открыл рот, и все смолкло.

— Вы и того не знаете, куда вам можно вмешиваться, а куда не лезть. Если, к примеру, Репа грозится убить жену и ребенка да еще избу сжечь, то тут вы обязаны вмешаться и не оставлять этого безнаказанно. Раз она пришла жаловаться на мужа, то не должна уходить без удовлетворения.

— Неправда! Неправда! —  в отчаянии закричала Репиха. —  Я не жаловаться па него пришла, в жизни я от него никакой обиды не видала. О господи Иисусе! Никак светопреставление настало!