Наблюдения, или Любые приказы госпожи - [3]

Не обнаружив в кухне кухарки или служанки, я отрезала ломоть от овсяного каравая и жадно уплела, потом отрезала второй и принялась за него, а пока ела, отрезала третий кусок и спрятала за пазухой промеж титек. Хлеб был пресноватый, но я бы сожрала и оконную щеколду, до того оголодала. Уминая хлеб, я гадала трудное ли дело доить корову. Просто хватаешь выменные висюльки и дергаешь, бог ты мой, да я ж тыщу раз видала такое, когда болталась по рынку на рассвете. Девушка я городская, по мне так молоко приносят в ведре и наливают в чай. Я ведь даже не люблю молоко, и вот теперь из-за собственной глупой гордости мне придется выжимать его из коровы.

Я отрезала еще один кусок хлеба и сунула за пазуху про запас, а потом вышла из дома. Женщина стояла на прежнем месте, у водокачки.

— Ну наконец-то, — говорит. — Я уж думала, ты там заблудилась.

— О нет, миссус, просто хлеб ужасно вкусный, не хотелось глотать наспех.

На это она ничего не ответила, только фыркнула и прочь зашагала. Я поспешила за ней.

— У вас чудесный дом, — говорю. — Ей же богу, чудесный.

Но мои слова канули в пустоту, женщина даже головы не повернула, и мне ничего не оставалось как следовать за ней.

Мы прошли по тропе к фермерским постройкам, а там пересекли двор и зашли в большой сарай. В сарае оказалось полным-полно коров, штук двадцать, а двадцать коров это очень много, если подумать и даже если не думать. Вонища такая, что с ног сбивало. В дальнем конце коровника стояли и болтали две доярки с виду похожие на сестер, наряженные в несусветное рванье, грубые башмаки и полосатые фартуки. Я чуть не расхохоталась в голос. По моему разумению, они выглядели натуральными болотными бродяжками,[2] но я тогда была совсем еще девчонкой и считала, что в деревне решительно все заслуживает презрения и насмешки. Женщина подошла к ним и что-то сказала, а доярки обернулись и уставились через весь коровник на меня. Чепцы у них были потешные, но выражение лиц я бы не назвала дружелюбным. Я улыбнулась и помахала рукой, но ни одна ни другая мне не ответили. Глядя на такие кислые физиономии, любой почел бы за чудо, что у них здесь молоко не скисает каждый божий день.

Все это время одна из коров медленно пятилась на меня, пока чуть не прижала к стене своим огромным задом. Я бочком отступила в сторону, чтоб меня не расплющило в лепешку. Женщина воротилась с ведром в руке.

— До чего ж много у вас коров, миссус, — сказала я.

Она опять ничего не ответила, просто всучила мне ведро. Я посмотрела на него. Потом посмотрела на коров. Потом посмотрела на женщину.

— Как тебя зовут? — осведомилась она.

— Бесси меня звать, — говорю. — Бесси Бакли.

— Ну что ж, Бесси, давай. — Она поставила передо мной скамеечку и указала на одну из коров, ту самую что напирала на меня задом. — Берись за дело.

К моему огромному облегчению она не осталась стоять у меня над душой, а пошла обратно к Кислым Сестрицам, которые уже уселись и взялись за работу. Было слышно, как струи молока со страшной силой бьют в ведра. С минуту понаблюдав за доярками, я решила что премудрость невелика, и опустилась на скамеечку.

Но думаете, мне удалось выдавить хоть капельку молока? Черта с два. Я просидела казалось целую вечность с ведром в одной руке и огромной розовой титькой в другой. Титька была не моя, а коровья, и такая раздутая, что свисала чуть не до самого пола. Клянусь, я сжимала, тискала и мяла со всей силы, покуда у меня пальцы не заныли, но единственное, что вышло из коровы, вывалилось в клубах пара у нее из задницы и погубило бы мое платье, не успей я отпрянуть в сторону. В общем через двадцать минут я все еще сидела над пустым ведром.

Женщина вернулась, и на сей раз за ней по пятам следовали Кислые Сестрицы. Она заглянула в ведро и говорит:

— Ты же сказала, Бесси, что умеешь доить коров.

— Я соврала, — призналась я, жалея что вообще остановилась здесь пособить с чертовой свиньей.

Кислые Сестрицы позади хозяйки переглядывались с видом крайнего превосходства — ах какое безобразие, она сказала что умеет доить коров а на самом деле не умеет, ах она врунья, ну слыханное ли дело, и все в таком духе. Лицо у меня запылало, я вскочила со скамеечки. Я собиралась сказать «пожалуй, я пойду» и удалиться с гордо поднятой головой. Но видать я слишком резко вскочила. Вместо задуманной фразы я сказала «о черт» и кувырнулась в обморок. Я шмякнулась бы прямо в коровью кучу, кабы миссус не подхватила меня.

Сколько времени я пробыла в беспамятстве, не знаю, но когда я очнулась, из коровника меня уже вытащили. Я сидела на скамеечке свесив голову до самых коленок, а женщина, засунув руку мне за шиворот, распускала мой корсет. В такой позе я хорошо видела вырез своего платья и кучу хлебных крошек промеж титек. Мне пришлось скрестить руки на груди, чтоб они не высыпались.

— Тихо, не шевелись, — велела женщина, но ласковым голосом. — Ты лишилась чувств. Оно и неудивительно, когда у тебя корсет так туго затянут.

Немного погодя она разрешила мне выпрямиться, принесла кружку молока, зачерпнутого из ведра, и встала надо мной подбоченившись. Сгорая от стыда я маленько отпила из кружки, просто чтоб угодить ей. Едва у меня в голове прояснилось, я поднялась на ноги и сказала: