Набатное утро - [24]

— А это значит, что хоть земля издревле называлась весью и мерей, но славян на ней жило больше, города ставили они. И княжили русские князья, а не мерянские.

— Куда русич придет, там его земля! — пылко воскликнул Федор.

Боярин слегка усмехнулся тонкими губами.

— На все божья воля, княжич. Не одна Русь живет под солнцем. Слыхал про славный город Тмутаракань? Далек он был и отпал от Киева, будто усохший лист, ибо сильны колосья лишь в снопу. Другой пример. Живет бок о бок с Новгородом, в повиновении ему, Ижора, но управляется сама собою, как племя иного корня. Так будет до тех времен, пока союз Руси с Ижорой не упрочится и не станем единой кровью.

— Для Руси в том выгода, а Ижоре? — спросил младший княжич, морща лоб.

И опять боярин подивился про себя быстроте его ума. Ответил степенно:

— Был бы свет мирен, каждый язык держался бы своих пределов. Но Ижору теснят немецкие пришлецы. А за русским щитом она ухоронится. Немцы да свей и ныне тщатся протянуть железную перчатку к новгородским пятинам.

То уж ваша забота, — закончил боярин, снова позабыв об Александре и останавливая взгляд на Федоре, будущем князе. — Для того и призваны были ваши пращуры, чтобы охранить Русь от посягательств.

Свадебные и похоронные звоны

Угрюмый заносчивый черниговский князь Михаил с натугой согласился решить давний спор с Ярославом из-за Новгорода браком детей.

Ефросинью Черниговскую привезли с запозданием. Весна стояла затяжная, ехали возы с поклажей, торили дорогу в мокрых лесах с едва сошедшим снегом. Да и сам Федор вернулся лишь незадолго из мордовского похода. Рубился с неприятелем, управлялся с конем уже наравне со взрослыми.

Ради обычая и чести княжну со всею родней принял на постой новгородский посадник. Жених видел ее до венчания лишь раз: на пиру в Рюриковом городище.

Все те роскошные блюда в жемчужных ободках, гладкие золоченые чары с надписью «кто из нее пье тому на здоровье», серебряные черпальники и турьи рога, которыми братья в детстве любовались, проникнув украдкой в верхнюю залу, теперь были щедро выставлены на парадном столе.

Федор поднес невесте янтарное ожерелье. Девушка приняла не тупясь. Видно, что она была у себя в семье балованным чадом. Взглянула, словно силой померилась. А бравый Федор вдруг залился румянцем, губы его сами собою простодушно раскрылись.

Михаил Черниговский смотрел исподлобья, ревнуя дочь к будущей родне. Смирял себя, понимая выгоду союза, хотя к смирению не привык. Глаза у него уходили под брови, скулы и челюсти бугрились.

Когда бражничанье пошло вовсю, а шум голосов стал перехлестывать и звон гуслей и басовую струну переладца-гудка, младших вывели из-за стола. Федору позволили взять невесту за руку, он повел ее в сад под присмотром мамушек. Александр тоже шел, отступя шага на два. Княжна начала разговор первой. Испытывала жениха, ввернув то греческую фразу из святых отцов, то сказав что-то по-половецки: южная Русь жила с кипчаками тесно, двуязычно. Федор игру подхватил. Не посрамил учителей.

Они шли вначале чинно, едва соприкоснувшись пальцами, но понемногу освоились, весело побежали по дорожкам. Мамушки, перемигнувшись, поотстали. Лишь Александр держался наравне — так ему было любопытно! Ефросинья, которую в семье звали Добродея, Добродеюшка, все больше нравилась ему. Свадьбу должны были играть через три дня, и он уже самолюбиво жалел, что то не его свадьба. «Во всем свете не сыскать такой озорной да веселой!» — думалось ему.

Но венчальная икона с изображением Иакима и Анны оказалась ненужной.

В день свадьбы, когда дружки возле опочивальни будили жениха шутливой песенкой про «жену злообразну, ротасту, челюстасту», им никто не отозвался. Федор лежал в постели мертв.

Его кончина осталась мрачной загадкой. Шептали то про царапину мордовской стрелой с медленным лесным ядом, то про злое колдовство. Отчаяние княгини-матери не знало предела!

Заплаканный Александр шептал над гробом: «Увы мне! Дорогой брат и друг, уже не видать мне более твоего лица, не слыхать твоих речей...»

Едва осталось позади семейное несчастье, как спустя четыре года грянуло всенародное: разорение Ордою Рязани и иных русских городов. А 4 марта 1238 года битва великого князя Юрия при реке Сити, где полегли русские полки. Пока Юрий Всеволодич, по недомыслию не захотевший помочь Рязани, теперь сам метался в поисках рати, оставив столицу, татары подошли к ней вплотную. Напротив Золотых ворот, глаз в глаз, метательная машина плевалась каменными ядрами. Одни попадали в белый камень воротной арки, отбивая осколки, иным случалось угодить в створы, и тогда раздавался густой медный звон, слышимый даже в гаме приступа. С зубчатого верха владимирцы швыряли вниз чем ни попадя: бревнами, камнями, лили смолу. По снежным оскользающим склонам татары упрямо волокли осадные лестницы. Уже в проломе стены стали видны островерхие крыши, извивы владимирских улиц... Стрелы летели сверху и снизу. Цветные халаты густо пятнали снег, лисьи околыши шапок горели язычками пламени, полосатые шатры выросли в одночасье, подобно поганым грибам. Все вокруг было истоптано, поругано, невыносимо, угрозно... Спас Ярое око царил над Русью!