Набатное утро - [10]

Стоя под сводами Софии, под купольным изображением Спаса со сжатой в кулак рукой, он всей душою верил в одушевленность этого лика. В то, что кулак сжался сам собою, как ни переделывали его греческие богомазы, пока не раздался вышний глас: «Писари, о писари! Я держу Великий Новгород, а когда разожму ладонь, тогда будет граду сему скончание». Двести лет сжата божественная десница — и неколебим стоит город!

Сюда же, к стенам Софии приводили пленных, ставили на колени, и владыка, отпуская их в родные пределы, сурово возглашал: «Идите, но помните, что вы побеждены Новгородом».

Вдруг по рядам прошло движение, будто бодрый ветер подул. Показался всадник в шишаке и кольчужной рубахе до колен. В руках он держал копье — а Онфиму показалось, что, изогнувшись, целит в зверя, вепря или медведя. И лошадиная голова круто повернута. Сам ловец хоть не прост обличьем, но и не божествен — смелый воин, одержимый упорством, как все они. Онфим еще никогда не видал князя и не сразу понял, почему на Софийской площади закричали:

— Куда обратишь свои очи, там будут и наши головы!

— Без стыда назад не поворотим!

— Рады с тобой и за тебя! Где святая София, там и Новгород.

А он им отвечал:

— Станем крепко. Да никто не озирается вспять! Кому не умереть, тот будет жив.

Уверенный в самом себе, он не имел надобности прибегать к долгим убеждениям. Александр Ярославич в решительные минуты сливался с толпой; она мыслила его мыслью — он говорил ее языком.

Одинокий голос прокричал из тесных рядов в восторге обреченности:

— Да паду за тебя первым!

Князь тотчас обернулся, отыскивая глазами.

Обычно он говорил негромко, не делал размашистых жестов, не пепелил взглядом, как его отец Ярослав, у которого даже самая простая речь звучала грозно, а встретившись со старым князем глазами, любой готов был отступиться от тайных замыслов. Быстрый проницательный взгляд Александра Ярославича вспыхивал изредка, но так внезапно, что и голос его, мнилось, звучал тогда трубным зовом.

Неведомому пешцу он возразил без громкости, но с силой:

— Нас мало. Врагов вчетверо больше. Никому не даю права погибнуть, пока не победим!

С пеньем новгородское воинство спускалось из ворот Софийского кремля к речному вымолу, где стояли наготове насады и лодьи. Сторожко перебирая ногами, по сходням взбирались ратные кони еще без боевой сбруи, без седел, с одними уздечками, умно косясь на пенистую воду. Пешцы составляли в кучу походное снаряжение. Кормчие разворачивали паруса: Волхов загородился ими, словно забором! Быстрое течение само подхватывало корабли, неся их извечным путем из озера Мойского к озеру Нево.

Глаза Онфима все искали очарованно княжеский значок на высоком древке. В темноте он видел смоляное пламя сигнального факела на головной лодье. Так и заснул, не теряя из виду путеводного огня...

Пробудился, когда солнце за береговым уступом едва поднялось, заструилось по воде огненными змеями. Онфим увидел сначала цветение зари, а затем распустившийся на безоблачном небе, торжественно ясный день.

Они отплыли уже далеконько от Новгорода, и чем ниже спускались по Волхову, тем кромка берегов все тончала и заиливалась. Непролазный кустарник подступал вплотную. В чащах рдеста и тростника угадывались болота, острия осоки и белоуса обманно прятали топь. Лишь кувшинки простодушно плавали на открытых бочажках. Ближе к озеру Нево возникла каменная гряда, перегородившая Волхов. Но могучая река лишь вскинула днища и перенесла лодьи через пороги без вреда.

Ненадолго встали в устье Ладожки, где и каменный берег высок, и крепостные стены не низки. А превыше их круглые могильные курганы. В одном погребен Вещий Олег, иначе Олег Мудрый, который шел из Новгорода в Ладогу «и уклюне его змея в ногу и с того умре».

Ладожский посадник сказал, что шведские послы пересели здесь на морскую лодью и прошли дальше без опаски и оглядки назад.

Даже при малом ветре было слышно громкое плескание. Озерная волна разбежисто теснила Волхов, водяным эхом отражалась от каменных его берегов. Когда же на исходе дня они закачались на крутой невской волне, пришел наказ — огней в темноте не зажигать: по воде свет брезжит далеко, они же крались потаенно.

Поступки Александра Ярославича могли казаться плодом хитроумнейшего расчета, колдовской точностью прицела. Он натягивал лук каждый раз чуточку по-иному, руки и тетива словно понимали друг друга.

Мир двадцатилетнего князя был достаточно прост и четок. Он понимал свой долг как неустанную заботу об обороне русской земли: державные тяготы возложены на него по праву рождения.

Стремясь быстрее дотянуться мечом до шведов, он еще не знал, как добудет победу, но жаждал ее всеми силами души и готов был зорко не пропустить ни единой возможности ринуться на врага хоть с поднебесья! «Недаром родовой знак у нас, Рюриковичей, сокол», — думал он не без тщеславия...

Всю ночь, пока ущербный месяц снулой рыбой выглядывал из небесной полыньи, и до сероватого утреннего света Александр Ярославич проспал, баюкаясь на уступчивых волнах так же сладко, как юный Онфим.

Когда разбрезжило, стало видно, что озеро Нево стремительно рвалось через Невскую протоку в открытое море. Здесь и был новгородский угол, конец русской земли.