Набат - [25]

Взгляни она парторгу в глаза, увидела бы, как они заулыбались.

— Да еще о водопроливе[19] гуторили, правление, мол, обещало весной пустить его… Бабы гонют станичников к колодцам по воду, а те сердятся законно. А ругать никого не ругали, это и говорить не надо. Не было — и все! А тут, как на грех, катит к дому моему председатель. Подъехал, значит, ни тебе здравствуй, ни тебе прощай, из машины команду подал, чтобы с утра на амбар отправлялись. Так… Обидел, видать, станичников отношением своим, они и потянулись гуськом. А чтобы ему возразили?.. Не было. Плохого слова не произнес никто.

Склонил парторг голову на бок, и Анфисе было непонятно: то ли поверил, то ли нет. В эту минуту больше всего не желала, чтобы он допытывался еще чего-то, оттого поспешила упредить его:

— И Лука не донимал…

— И твой не спорил с ним?

Ах вот ты о чем! Так и есть, доложил, успел председатель, ну, а кто же еще.

— И не думал! Спросил только насчет машины, собирается выхлопотать, как договорились, или опять один обман? Председатель в ответ плечами повел и укатил в неизвестном направлении, а Самохвалов, значит, двинул в контору. А что? Или спросить уже нельзя, запрет?

Отставил парторг назад руки, уперся в верстак.

— Тебе, товарищ Луриев, лучше знать Самохваловых, какой они есть народ. Джамбот в активистах, считай, с детства, в армии честно отслужил. Опять же матери родной два раза присылали благодарность командиры. На кукурузу людей повел, не отказался… Трудовой человек, это говорить не надо.

Парторг спрыгнул с верстака, сбил с пальто крупные стружки.

— Чего ты оправдываешь сына? Нигде он не провинился.

Сказал и вышел на улицу.

Анфиса скорей на костыли, за ним, окликнула.

— Погоди… Ты чего приходил?

Вернулся к ней парторг, сказал:

— Человек ты, Анфисия Ивановна, хороший во всех смыслах.

Закинув руки за спину, пошел, удаляясь широким шагом. Она утерла лоб: вот тебе раз! Начал за здравие, а кончил за упокой.

Анфиса ждала у калитки кого-нибудь из соседей, чтобы вместе идти на поминки; в конце станицы жил шорник, так у него не стало бабы: не болела, не жаловалась, а померла… Сыновья носились по Северу, изредка напоминали о себе письмами. Может, от тоски и померла. Зверь и тот гибнет, если тоскует.

Вышел из своего двора на улицу Лука, завидев соседку, поинтересовался:

— Пойдешь помянуть покойницу?

— А то, — ответила она. — И нам когда-нибудь туда…

Сошлись у ее калитки, помолчали. Невдалеке по льду мальчишки гоняли в хоккей.

Первом обратили внимание на крытую грузовую машину они, а уж затем Лука.

— Не к тебе ли?

Действительно, машина сошла с дороги и медленно, вроде кралась, двигалась по глубокому снегу к ее дому. Анфиса в душе соглашалась с Лукой и все же недовольным тоном произнесла:

— Обязательно к нам?

Лука сплюнул под ноги:

— Санька в городе?

— Ну?

— Она и катит, а мои все на месте.

В самом деле из кабины высунулась по самый пояс Санька, замахала рукой: не понять — или звала кого, или о себе заявляла, мол, вот и я.

Перед домом грузовик неуклюже развернулся и пошел задом на низкий штакетник.

— Никак мебель привезла? — предположил Лука.

Станичники тем временем появились; бабы прибежали, словно наконец-то дождались сигнала, и мальчишки тут как тут.

Выбралась Санька из кабины, с высоты подножки обвела людей радостным взглядом, отвесила им с высоты общий поклон. Раскраснелась, глаза горят. Такой ее Анфиса видела впервые, хотела даже укрыться за чужими спинами. И чего она сразу не пошла на поминки, ждала себе поводыря? Дождалась Саньку. Вот уже она и кричит:

— Мебель!

Но Анфиса пропустила мимо ушей ее слова, не сдвинулась с места, решила про себя: не будет отвечать Саньке на людях. Только подумала «скрыла от меня».

И люди молча наблюдали за ними.

Соскочил водитель с подножки, руки в бока и к Саньке:

— Живо у меня!

Но она и глазом не повела в его сторону. Водитель распахнул широкие двери контейнера, и все увидели внутри громоздкие ящики.

— Видали? Ческая! — объявила Санька.

И тут же водитель поправил ее:

— Чешская, дура!

Реплика нисколько не смутила Саньку:

— Полторы отвалила, как одну копеечку.

Ну хоть бы кто сказал слово. И стало невыносимо Анфисе за сноху, урезонила ее:

— Расхвасталась и перед кем?

— А ты что стоишь? Открывай ворота.

Глядит на нее Анфиса и думает: «Да у каждого хватит не то что на мебель, а на машину, только скажи, где продают». Чуть было она не сняла с головы платок, да в ноги не поклонилась всем: «Извините за Саньку».

— Станичники, помогите, — ласково попросила сноха.

Никто не откликнулся: кто курил, кто что, а бабы на удивление дружно поджали губы.

— Радость пришла в дом, а вы? — Санькин голос дрогнул.

Не выдержала соседка Мария, разомкнула губы:

— Твоя радость — не наша. Ишь, хвост задрала!

Крутнулась и ушла. Бабы, как по команде, по домам, и мальчишки стайкой сорвались.

— Чего стоишь? — озверело крикнула Санька на свекровь. — Беги. Ступай. Ищи людей или на чужом… в рай собралась?

Перед Санькой вырос водитель:

— Да ты, кажется, того… — покрутил пальцем у виска.

И не задумываясь ему ответила Санька, не пожелала оставаться в долгу:

— А ты не гавкай!

— Чего, чего? — притворно удивился тот.