Набат - [102]

Ему было приятно видеть, как встречали Валентину, смотрел на нее, гордился. Наблюдая со стороны, вдруг открыл в жене много нового. Держалась просто, спокойно, скромно. Ей преподнесли на вокзале букет, и она тут же раздала его по цветочкам женщинам, встречавшим ее.

…Как она сейчас? В единственном, чудом нашедшем его письме просит сообщать о себе чаще. Валюша, Валентина, знала бы ты, как здесь трудное

…Подставив спину порывистому ветру, Хетагуров уловил приближавшийся гул мотора. Он ждал командира дивизии полковника Чанчибадзе. Из серой мглы вынырнула эмка, и, скрипнув тормозами, остановилась рядом с генералом. Не успел заглохнуть мотор, а уж водитель упал грудью на баранку и мгновенно уснул. Его бы не подняли даже под страхом смерти.

Командир дивизии открыл дверцу. По его болезненной гримасе, неуклюжим движениям Хетагуров догадался, что с ним стряслась беда. Георгий Иванович обошел вокруг машины: в задней дверце зияла рваная дыра, его передернуло всего. То ли осколок мины, то ли разрывная пуля прошла на уровне сердца командира. В двадцати сантиметрах, не больше, прошла смерть…

— Ранило? — шагнул он к комдиву.

— Да. Не повезло.

Разжав пальцы, Хетагуров прикрыл рукой пробоину в дверце, ему было не по себе: он мог лишиться самого боевого комдива. Пожалуй, напрасно он не думал до сих пор, кто заменит его самого. Ведь пуля, которая угодила на границе в руку, могла и убить. Надо посоветоваться на этот счет с комдивами, комиссарами…

Выбравшись из машины, Чанчибадзе сказал коротко:

— Заживет.

— Дай бог.

Хетагуров протянул было руку, чтобы поддержать его, но не сделал этого: боялся задеть самолюбие полковника.

Генералу не терпелось узнать о батальоне, с боями прорвавшем окружение, но он не торопил Чанчибадзе. А может, батальон погиб, и комдив щадит его, не решается сказать ему правду? Генерал отогнал от себя сомнение, однако мысль о том, что так именно и случилось, назойливо лезла в голову. Он вспомнил, как прямо на передовую прибыл батальон добровольцев-москвичей на машинах Моссовета. Им обрадовались, и особенно противотанковым ружьям.

— Остатки батальона отказались идти на отдых… заняли позицию у моста.

Генерал стоял в задумчивости.

— Просили прислать махорки.

— Сколько у них ружей? — спросил генерал.

— Четыре. На каждое по три танка.

— Высчитали?

— Они сами, товарищ генерал.

— Ясно…

Полковник докладывал спокойным, ровным голосом, с заметным грузинским акцентом. Нравился он Хетагурову своей смелостью, выдержкой в самый критический момент. После первого же боя его и комиссара Ганькина повысили: поручили им дивизию. Не ошибся в них командарм. Еще Чанчибадзе заразительно смеялся и пел песню о Казбулате удалом и грузинское Сулико. Слушая его, Хетагуров представлял себя в родных горах, в ауле, обдуваемом всеми ветрами…

…Заберутся они, мальчишки, в разрушенную крепость Зураба Елиханова (первого посла Осетии в Санкт-Петербурге во времена Елизаветы) и разыгрывают настоящий бой своих далеких предков с персидским шахом, так и не сумевшим одолеть Зарамагскую крепость. А вечером пригоняли с гор овец и телят. Дома шестилетнего Георгия ждали поручения, их было немало, и валившемуся с ног мальчишке казалось, что взрослые безжалостны. Уже перед сном выпивал молоко из большой деревянной чашки, в которой толкли чеснок для приправы к мясу. С последним глотком слипались веки, и он валился на жесткое ложе. В восемь лет он вдруг повзрослел, считался в доме мужчиной. Из той поры запомнились поездки на ишаке к ледникам. Привозили они наколотый лед в вывороченных козьих шкурах. Со льдом в доме пили молоко или воду из минерального источника.

…Командир дивизии пытался пошевелить рукой, но она предательски повисла плетью. Глаза запорошило снегом: ветер бил в лицо.

— Порфирий Григорьевич, — мягко позвал Хетагуров.

Комдив приоткрыл глаза, генерал кончиками пальцев притронулся к черному оледеневшему пятну на правом плече.

Полковник стоял, опустив на грудь голову. «Спит», — подумал генерал. Еще раз позвал:

— Порфирий Григорьевич.

И опять не отозвался полковник. Генерал прикрыл собой комдива от ветра.

И тут же услышал, как еле слышно проговорил Чанчибадзе.

— Не беспокойтесь, товарищ генерал.

Кто-то вышел из землянки, и генерал крикнул:

— Помогите!

Подошел ординарец.

— Матюшкин, ты?

— Так точно, товарищ генерал!

— Ранило командира.

Задрав кверху правое плечо, Матюшкин укрыл свое лицо от ветра, взял полковника под руку.

— Опять вас нашла пуля-дура! Ничего, заживет.

Боец заглянул полковнику в лицо.

— Веди его, не стой, морозно, — поторопил генерал.

— Сейчас отогреемся и все будет хорошо.

— Матюшкин, вылечи мне командира, — вдогонку сказал с надеждой генерал.

— Слушаюсь!

Матюшкин увел комдива, а генерал с горечью подумал, что все труднее сохранять бывалых бойцов для решающей битвы. А она будет. Спустившись в дымную штабную землянку, Хетагуров невольно задержал дыхание. Все встали, ему освободили место у печурки.

— Садитесь, товарищи, — коротко сказал Хетагуров.

Он понимал, что людям нужен отдых, а отвести войска с передовой было не в его власти. У тех, кто обладал таким правом, не было возможности, каждая минута между боями считалась равной жизни.