Набат-2 - [4]

А пришедшие только кланялись, глубоко сгибаясь в поясе.

— Комбан ва, — распрямился подросток, подошел к костерку. — О-тя ва ойсии десу ка?[1]

Собачонка, ластясь, подползла на брюхе к подростку.

— Да вы не бойтесь нас, — успокоил старик. — Вреда не принесем. Сами вот с внучком жизнь постигаем. Путники мы.

А подросток на японском неторопливо изложил, как они попали сюда, путешествуя, пока старик блаженно вдыхал аромат чая.

Наконец к японцам вернулся дар речи, и старик с подростком получили по кружке горячего чая с благодарностью.

Выслушав через подростка японские обиды на притеснителей, старик крякнул и сказал:

— Не бойтесь супостатов, скоро бич божий на них самих обрушится, а спасутся только те, кто в истинного Бога верит. Раз вам довелось от грехов отцовских на чужбине спасаться, Он вас обережет. Станьте лицом к востоку, где ваша родина была, и молвите: с нами Бог Орий. А лицо своего Бога представляйте…

Кто же это заявился к ним? — размышляли боязненно японцы. Может, сам Господь, недосягаемый, странный, но сильный и святый. Собачку — только он! — не дал обидеть. Видели? Все видели.

Довериться Орию на чужбине?

Ох, боязно…

Оба, старик и подросток, согревшись чаем, поблагодарили и без лишнего суесловия зашагали прочь.

— Оками, — сказал бригадир монтажников. — Это знак тебе был на дорогу. Верное дело, говорю.

Собачонка сидела неподалеку от костерка и, попеременно поднимая лапы, поскуливала. Она смотрела в сторону ушедших и словно ожидала команды от японцев бежать за ними.

— Так беги, — истолковал ее поведение Оками.

Собачонка подняла голову к Оками и перестала скулить.

Она выдохнула, как делают это собаки, и легла на вытянутые вперед лапы, неотрывно глядя в сторону ушедших. Японцы заговорили разом, обсуждая такой поступок;

— Гляди-ка, не пошла. Трудный путь странникам выпадает…

1 — 2

Невероятные превращения случаются с каждым главой государства, едва он переступает порог своего сановного кабинета и на отпущенное количество лет становится властелином державы. Куда исчезают его пылкие заверения любить свой народ и пестовать его завоевания, куда исчезают его соратники по прежним боям за власть? Всемирная история обходится пальцами двух рук, чтобы счесть справедливых и достойных взятым обязательствам, самой клятве на Библии или Конституции, остальные пребывают в той грязи, которой их перемазывает свита лакеев, а потом, обваляв в муке, наклеивает казеиновым клеем перья, придав образ гордой птицы. Тяжелая от всего этого, она, конечно, лететь не может.

Но если Всевышний изваял недоумков, где же смертным из муки и перьев на казеиновой основе заполучить птицу? Забавные потуги: на казеиновой основе производят козлов.

Хорошо, если получается козел отпущения.

Из мало-мальски честного человека ничего вылепить нельзя. Он — Человек, и только. Не шулер, не Гитлер, не отказник, не лабазник, не помазанник и даже не казан, где варят казеин, а Казанник. Такой служить будет, прислуживать — никогда.

Что интересно: одним из немногих почитаемых президентов был Рейган. Почему? Обрел-таки аудиторию, правильно следуя режиссуре и продюсерам. Кто платит, тот заказывает музыку. Чтобы слышать аккомпанемент, надо иметь хороший слух.

Россиянам с избранниками завсегда не везло. Что-то происходит с их слухом, потеряв который, они спешат развешивать лапшу на уши избирателям.

У Горбачева был плохой дирижер, и текст он перевирал знатно.

У Ельцина дирижеров хватало, но дружбы с пернатыми не вышло. Вместо орлов и лебедей окружил себя ястржембской породой попугаев. Они ему всю партитуру переврали. Уж на что был хорош Гречаный! Скурвился. Народ, как тот прибор — курвиметр, кривизну его полета сразу вычислил. А ведь орел был, казачина, честный, как Казанник.

Что, казалось бы, надо человеку для счастья? Как орлу, коль орел, — свежатинки для дыхания, слуха и зрения. Если червь, дерьмеца погуще. Но удивительное дело: вершины доступны только орлам и пресмыкающимся, а пока разберешься, кто там наверху восседает, крылышки-то и подрезали, лететь неохота.

Гречаный вступал в президентство окрыленный, с острым слухом и зрением. Казначейский карман пух от зарубежных поступлений, держава обрела прежнее величие, долги выплачены, сами Христа ради даем на поддержку штанов — и вдруг…

Гречаный хорошо помнил этот Судный день.

Доложили о прибытии атамана по внутренним проблемам с конфиденциальным сообщением. Он велел впустить немедленно.

Пока сапоги атамана глухо бухали по ковру кабинета, настроение Гречаного менялось от мажорного к минорному ключу. Во-первых, Новокшонов, не соблюдая этикета, принципиально обут в тяжелые яловые обутки, а не хромачи, во-вторых, не доложил в приемной, по какому вопросу конфиденциальность.

У самого парадного кресла Гречаного буханье оборвалось.

— Семен Артемович, на нефтяных промыслах повсеместно проседает грунт. Кое-где до двадцати метров. Едва успеваем людей эвакуировать, на демонтаж времени нет, — доложил Новокшонов.

— Какие меры приняты? — спрашивал, выгадывая время, чтобы скрыть растерянность, Гречаный.

— Панику пресекаю, а грунты не вернуть, — честно отвечал Новокшонов.