На золотых приисках - [13]

После этого я присоединился к рабочим, ведшим канаву. Петр Иванович же занялся обследованием местности и пробами.

Работа была трудна. Валились деревья, проходилась толща корней, извлекались крупные валуны. Иногда они были настолько велики, что их приходилось взрывать. Трофим Гаврилович брал ручной бур, молоток и садился па такого великана.

Часами бурилась цилиндрическая скважина, так называемый «шпур>, при чем работа задерживалась необходимостью точить буры. Получавшаяся буровая мука вычерпывалась ложечкой-черпалкой.

Но вот шпур готов. В него закладывается динамитный патрон с затравкой, т.-е. с резиновой трубкой, начиненной порохом. Патрон сверху закрывается песком или глиной, своего рода пыжом.

— Берегись, ребята, под деревья!— кричит Трофим Гаврилович роющим канаву.

Все отбегают подальше и становятся под густые ветви елей и пихт.

Трофим Гаврилович зажигает затравку, и сам отбегает подальше.

Раздается взрыв, и камни с шумом падают вниз, ссекая ветви деревьев. Подходим к валуну. На его месте лежат остроребрые куски разной величины. Их тут же вываливаем из канавы.

Снова валятся деревья, наполняя тайгу порывистыми и скрипучими вздохами, сечет топор корневые щупальца, гудит лом, чакает кайла, и пот, пот без конца струится по телам таежников.

День начинался со светом, со светом и кончался. К этому времени кончались и силы. Сколько ни плати — рука не возьмет больше лопату.

— Шабаш, ребята! — обессилевшим голосом бросает Адрианов, сам еле волочащий ноги.

Собираем "инструмент", спускаемся вниз, к началу работ.

Теперь другая забота: спим под пихтами, ночи же стали холодны, утром проснешься — все обсыпано инеем, словно серебром. Таскаем на ночь дрова, разводим огонь.

Вся артель собирается кругом.

Сушат пропотевшие и промокшие портянки, рубахи. Раскуриваются трубки и цыгарки.

На рогульках подвешивается железное ведро для чая. Через некоторое время в закипевшую воду бросаются горсточка кирпичного чаю и для аромата листик смородины. К чаю — ломоть горьковатого хлеба. Сахара не было. Этот ужин плохо восстанавливал силы, и после него хотелось есть.

Между тем темнеет. Огонь озаряет лица золотоискателей, нижние части стволов двух — трех пихт, несколько темных веток над нашими головами, дальше же — полная тьма.

Филимон, как всегда, молчалив.

Это крепкий смуглый мужик с черною курчавой бородой и такими же густыми волосами. Он держится себе на уме, ни на кого не смотрит. Зато рабочий Иванов неизменно бодр и оживлен. Ему лет 28 или 30. Его лицо смугло, выбрито, он сухощав, подвижен и энергичен. В тайге Иванов недавно. До этого он работал в Нижегородской губернии, на Сормовском заводе. Соскучился по лесам и голубому небу и ушел на уральские прииски.

Потом захотелось в Сибирь, и он очутился в тайге Кузнецкаго Алатау. Он не любит заводов и предпочитает свободу и непосредственную близость к природе мелких золотоискательских партий.

Закусив хлебом с чаем он достает из кармана замусленную книжку и начинает ее читать вслух.

Оказывается — похождения Шерлока Холмса.

Все, кроме Филимона (ему чуждо все, что не касается его непосредственно), с напряженным вниманием слушают чудесный рассказ. Забываются усталость, сон.

Я не выдерживаю, укладываюсь спать. Изголовьем служат корни огромной пихты. Засыпая, все слышу свежий голос Иванова.

— Вам сегодня идти на Полуденный за хлебом, — говорит рано утром мне Адрианов,— на гнедке Петр Иванович едет на Центральный добывать муки, и вам придется нести ковриги на спине.

Я доволен поручением — проводка рва прискучила. Беру брезентовый мешок с лямками и отправляюсь на стан. Идя по живописной тропке наслаждаюсь тишиной и отдыхом. Вспугиваю клохчущую тетерку с выводком. Переходя ручей, набредаю на черную бархатистую змейку, живо скрывшуюся в траве. Высоко над зелеными горами спокойно и плавно кружит большой ястреб.

На стане лишь две женщины да четверо детей Адрианова. Женщины жалуются, что им страшно одним жить, и они радуются, что я пришел.

У Фаины Прохоровны болен корью маленький Валя. К вечеру он скончался, чем мать была мало огорчена. Больше ее огорчала корова Маруся. У ней была какая-то симпатия на Николке, в пяти верстах от Полуденного, и Маруся ежедневно туда путешествовала, рискуя быть съеденной медведем. Поздно вечером она, обыкновенно, возвращалась на стан, издали оповещая о своем приближении протяжным, трубой звучащим мычанием. Иногда же Маруся задерживалась на Николке слишком долго, и тогда Фаине Прохоровне приходилось идти за ней, изощряясь при этом в самых нелестных эпитетах по адресу увлекающейся коровы.

Хлеб выпекался, и надо было ждать до утра. Фаина Прохоровна боялась спать в комнате, где лежал трупик Вали, и под предлогом печения хлеба ушла на ночь с детьми в помещение рабочих к Авдотье. Я лег спать в своем помещении. За перегородкой лежали останки мальчика.

Ночью я был разбужен воем. Под окном протяжно и жутко выла собака. Очевидно, почуяла особенный запах умершего человечка и пришла в смятение от ощущения смерти.

Утром набил большой мешок еще теплым хлебом, устроил его поудобней на спине и зашагал обратно. Сначала 2