На железном ветру - [85]

Михаил поставил слона на соседнюю клетку. Третья белая диагональ оказалась под его контролем, черному королю был отрезан единственный путь к спасению. Воронин, однако, и бровью не повел. Не замечает или притворяется? Сам Михаил не умел сдерживать волнения во время шахматной партии. По его лицу, не глядя на доску, можно было проследить все перипетии игры. Но что это? Странно... Воронин взял ладьей белую пешку, стоявшую рядом с королем. Шах? Но король берет ладью, да мало того — под угрозу попадает черный слон. Если же Воронин объявит ферзем шах, его слон летит, а белый король надежно уходит от шаха. И руки развязаны, и ничто не помешает белым сделать два последних блистательных хода.

Михаил чувствовал, как горят у него щеки. Ну, Борода, держись!

Взял ладью. Шаха Воронин объявлять не стал, а увел слона. Михаил передвинул коня. Остался один-единственный ход... Во рту пересохло. Сейчас наступит миг торжества.

— Мат, — попыхав трубкой, негромко сказал Воронин.

— Так точно! — ликующе подтвердил Михаил. — Не ожидали?

— Что выиграю у вас партию? Почему же? Предполагал.

С этими словами Воронин поставил своего ферзя на поле рядом с белым королем.

Михаил растерянно уставился на доску. Совершенно верно — королю уйти некуда. Мат! Натянуто улыбнулся.

— На один ход вы меня опередили.

— Нет, дело не в этом, — откинувшись на спинку кресла, сказал Воронин. — Ваша беда, Михаил Егорыч, в том, что вы пренебрегаете обороной. Почти не думаете о ней. Вы хорошо усвоили формулу: лучший вид обороны есть наступление. Но совершенно упустили из виду оборотную, так сказать, сторону той же формулы — без надежной обороны невозможно успешное наступление. Партию вы провели неплохо, но лишь до того момента, как перед вами возникла дилемма: либо ударить по моему ослабленному участку всеми силами, либо обойтись двумя фигурами, проявив в наступлении большую изобретательность. Вы предпочли первое — сняли с обороны слона, чем и обрекли себя на поражение.

— Зарвался, это верно, — со вздохом сказал Михаил.

— А отчего? — живо подхватил Воронин.

— Недооценил силы противника.

— Именно. Не дали себе труда проанализировать возможности моих, казалось бы, случайно разбросанных фигур и клюнули на приманку — слабую позицию короля. Так вот, Михаил Егорыч, никогда не начинайте наступления, не имея в резерве сильную фигуру. Слабость противника может оказаться химерой, и тогда козырь в запасе — великая вещь. Помните Куликовскую битву? Не что иное как засадный полк решил исход ее в пользу русских. Прежде чем бросаться в битву, обеспечьте себе засадный полк. Таков мой, если хотите, наказ. — Щурясь от дыма, Воронин остро взглянул на собеседника. — Вы меня поняли, Михаил Егорыч?

Михаил все понял и только подивился хитрой деликатности старика.

Прикрыв глаза и прислушиваясь к стуку колес, Михаил думал, что Воронин большой дока по части всяческих хитрых комбинаций. В способности правильно комбинировать, видимо, и заключается талант разведчика, если такое понятие вообще правомерно. Впрочем, разведчик должен обладать множеством разных способностей. И не последнее место среди них занимает строгая самодисциплина. Спать... спать. Приказываю тебе спать, Донцов, выполняй.

— Uwaga, uwaga!..[17]

Жесткий голос репродуктора взорвался в мозгу, как бомба.

«Почему «увага»? Почему радио говорит по-польски?» — всполошилось сознание и тревожно забухало сердце.

Михаил открыл глаза и сразу успокоился. Соседи по купе доставали свои чемоданы. Поезд стоял у платформы, по ней густым потоком двигались люди. Здание вокзала с высокими романскими окнами было ярко озарено солнцем. «Warszawa» — прочитал Михаил на фронтоне. Заметив, что пожилая женщина примеряется достать с полки баул, Михаил легко вскочил и вручил ей баул с любезной улыбкой:

— Пшепрошем, пани.

Последовал щелчок каблуками, сделавший бы честь старому гвардейскому гусару.

— Дзенькую бардзо, пан, — с благосклонной улыбкой поблагодарила женщина.

«Вхожу в роль», — усмехнулся про себя Михаил. В кармане у него лежала справка, из которой явствовало, что предъявитель ее Викентий Станиславович Лентович, тридцати трех лет, дворянин польского происхождения, является бывшим корнетом русской службы, а ныне эмигрантом и занимается коммерцией.

На улице слегка подмораживало, снега не было. Саквояж с контрабандой Михаил сдал в камеру хранения, в буфете купил папирос, вышел на привокзальную площадь. Нанял извозчика и добрался до Маршалковской — центральной улицы со сплошными лентами вывесок, зеркальными витринами дорогих магазинов. Прошел ее из конца в конец — хотелось приглядеться к городу. Здесь, в центре, было людно и шумно. То и дело проезжали шикарные лимузины, блестели на солнце пуговицы офицерских шинелей, рябило в глазах от дамских нарядов. «Вылитый Столешников переулок времен нэпа», — подумал Михаил. Миновав Маршалковскую, он свернул на боковую улицу, проверил, нет ли «хвоста». Все было в порядке. Дефензива, по-видимому, ничего не знала о нем. Вопреки своим ожиданиям он не испытывал обостренного чувства опасности, беспокойства, не утерял внутренней свободы, обеспечивавшей естественность и непринужденность его поведения. Ему нужно было попасть на Гданьскую улицу, и, восстановив в памяти план Варшавы, он двинулся в нужном направлении. По мере удаления от центра город приобретал все более провинциальный вид. Приземистые дома, узкие, мощенные булыжником улицы, покосившиеся дощатые заборы — все это напоминало уездный городишко дореволюционной России. То ли план подвел, то ли память — Михаил долго плутал, прежде чем добрался до нужной улицы. Вот и дом № 37. Все полученные в Москве приметы сходились: окна с деревянными жалюзи, три каменные ступеньки перед входом, на двери — медная табличка: «Тадеуш Липецкий».