На железном ветру - [83]

Немало времени посвятил Михаил изучению людей, работавших в правительственном аппарате фашистской Германии, и более всего его интересовала разведка. Помогли ему многодневные сидения в архивах, с которых началась его работа в иностранном отделе ВЧК. Теперь среди гитлеровских разведчиков нередко встречал он старых архивных знакомцев. К ним относился и майор Отто Брандт.

Откинувшись на спинку кресла, вспоминая даты, Михаил неторопливо докладывал:

— Отто Брандт родился в 1888 году в местечке Зальвиц, в семье прусского землевладельца, отставного капитана Якоба Брандта. В 1908 году кончил офицерскую школу в Потсдаме, прошел курс специального обучения. Два года перед мировой войной подвизался в Петербурге в качестве техника в представительстве немецкой машиностроительной фирмы Канц и К°. Хорошо знает русский язык. Был вхож в дома видных капиталистов и чиновников. Во время войны несколько раз ездил в Женеву и Стокгольм под видом коммерсанта. После войны — член офицерского союза. С 1928 года стал помощником директора одного из филиалов фирмы Канц и К°. Филиал — по-видимому, лишь камуфляж и финансируется разведкой. Летом этого года получил чин майора.

— Чем дышит?

— Спит и видит себя обладателем соседнего поместья. Отцовским-то наследством согласно майорату владеет его старший брат. Но видит око, да зуб неймет — Отто испытывает недостаток в деньгах. Жена не принесла ему большого состояния, а коммерческие дела фирмы обстоят не блестяще. Кроме того, как и многие из них, исполнен ратного духа, мечтает о завоевании жизненного пространства и прочая и прочая...

— Имеет в аппарате разведывательной службы врагов среди молодых нацистов — ставленников партии, — подхватил Воронин и, заметив смущение в глазах своего заместителя, добавил: — Это последние данные, так что ваша память тут ни при чем. — Он похлопал трубкой, выпустил очередную порцию дыма, после непродолжительного молчания сказал: — Майор Брандт, по-видимому, и будет вашим главным противником.

— Моим?

— Да, Михаил Егорыч. Готовьтесь к поездке в Париж. Задача: выяснить результаты деятельности господина Брандта. — Воронин полистал настольный календарь. — Сегодня шестое... Значит, девятого утром прошу вас представить свои соображения по организации поездки и выполнению задания. Надо спешить — и так уж потеряно две недели. Учтите следующее: в последнее время немцы во Франции распоясались. Я не удивлюсь, если завтра откроется, что убийство югославского короля и премьера Барту в Марселе дело их рук. Что еще? Вот ознакомьтесь с объяснением Журавлева. Здесь он детально излагает, при каких обстоятельствах письмо попало к нему. Можете забрать в свой сейф. Условно назовем вашу поездку командировкой на Урал. Ну вот, полагаю, все ясно?

— Да, Виктор Аркадьевич, мне все ясно. Я могу идти?

— Гости ждут? — усмехнулся в бороду Воронин.

— Точно, Виктор Аркадьевич. Ведь вы меня прямо из-за стола выдернули.

— Ну, поспешайте.

Внешне Михаилу удалось сохранить спокойствие. Нет, его не обуяла великая радость. Не предстали перед мысленным взором и картины Парижа, знакомые по описаниям Гюго, Бальзака и Золя. Его охватило тревожное чувство, живо напоминавшее то, какое он испытал в давние годы, когда получил от Холодкова первое самостоятельное задание. Правда, теперь он был вооружен знаниями и опытом, но ехать за границу и работать в нелегальных условиях предстояло впервые в жизни. Бремя ответственности давало себя чувствовать, как и тринадцать лет назад. С одной, впрочем, существенной разницей: бремя это нес человек с закаленной волей, человек, привыкший повелевать собой.

Когда Михаил вышел из кабинета, мысли его были всецело заняты планом предстоявшей операции. Прежде всего язык. Достаточно ли хорошо он знает французский? До сих пор, думая о возможной поездке за границу, он имел в виду Германию. Он прекрасно, вплоть до проходных дворов, изучил Берлин; в течение года дважды в неделю, чтобы не утерять произношения и быть в курсе современной лексики, занимался с учительницей немецким языком. Французским, хотя этот язык и давался ему с бо́льшим трудом, занимался только раз в неделю, а Париж знал куда хуже Берлина. Следовательно, первый непреложный вывод: поскольку за оставшиеся дни со славянским акцентом покончить невозможно, прибыть во Францию он должен под видом поляка хотя бы. Сегодня же надо просмотреть план Парижа, а завтра с утра заняться детальным изучением французской столицы...

4

В ночь с 15 на 16 ноября на советско-польской границе в районе Несвижа валил густой снег. Крупные влажные хлопья с мягким и монотонным шелестом ложились на землю, шуршали в ветвях. Снег застревал на бровях и ресницах, приходилось, поминутно вытирать шерстяной перчаткой лицо, и оно горело. Плотной коркой снег покрыл пальто. Это, пожалуй, было кстати — заменяло маскировочный халат.

Шел второй час ночи. По расчетам Михаила, он миновал те три километра, что отделяли проселочную дорогу от государственной границы. Ровно на сорок минут советские пограничники открыли для него узкий коридор от проселка до линии пограничных столбов. О переходе границы знали только двое — товарищ, сопровождавший его из Москвы, и представитель пограничного отряда. Они были последними советскими людьми, с которыми Михаил обменялся рукопожатием прежде, чем вылезти из «эмки» на заснеженный проселок.