На железном ветру - [113]

Нет, не зря он провел время на улице Меркурий. Надо еще во многом разобраться, чтобы подобрать ключи к Юрию. И подобрать их помогут Лора и Антон. Нет, нет, только не Антон. Антону предстоит куда более сложная и опасная миссия. Если, конечно, он согласится. И не провалится с фотографированием.

Дня за два до рождества Донцову пришла мысль, что хорошо бы провести рождественский вечер вместе с Лорой. Можно пойти в ресторан. Без помехи поговорить о делах. Он понимал: желание его продиктовано отнюдь не деловыми соображениями, но упорно цеплялся за эту причину и наверное позвонил бы Лоре, если бы утром 24 декабря мадам Зингер не пригласила его разделить с ней рождественскую трапезу. Она заметила, что могла бы поехать к друзьям, да и Жорж нашел бы для себя более интересную компанию, но рождество обычно встречают дома, в семейном кругу, а традиции надо уважать, ибо они цементируют общество. И хотя Михаил придерживался иных взглядов на традиции и общество, и хотя воображения его ни на минуту не покидал милый образ, а воспоминание о бархатистых ямочках на щеках и чудесных звездных глазах вызывало сердцебиение, он принял приглашение, потому что оно могло быть действительно полезным для дела.

Накрытый на двоих стол ломился от съестного. Тут и индейка (тоже традиция), и шампиньоны, и омары, и различные салаты, и соусы, и прекрасный мартель в высокой бутылке, и шампанское. Но главной достопримечательностью стола, которою хозяйка явно гордилась, был полуведерный никелированный самовар, изготовленный, судя по клейму, на фабрике Баташова в Туле.

Михаил вкушал от всех поименованных яств и непринужденно поддерживал беседу, касавшуюся главным образом театра. Эмма Карловна была большою театралкой. Современным операм и пьесам она предпочитала классику и довольно часто посещала Гранд Опера, Опера комик и Комеди Франсез. Впрочем, не брезговала она и театром Жимназ, хотя ставились там большею частью современные комедии. Театральные дни у нее были заранее расписаны, в чем Михаил мог убедиться, обратив взгляд на табель-календарь за 1935 год, долженствующий наступить через неделю.

3 января — Одеон, 10 января — Национальный театр, 14 января — Гранд Опера... И т. д.

Кино Эмма Карловна глубоко презирала, относя его к разновидности рыночного балагана. По ее мнению, только люди, совершенно лишенные чувства прекрасного, способны восхищаться кривляющимися на экране марионетками. Когда же Михаил заметил, что, по-видимому, эти люди — все человечество, Эмма Карловна решительно поставила точку: «Тем хуже для человечества».

После двух бокалов шампанского она сделалась грустна и задумчива, заговорила о своем детстве в Казани, о замужестве, вспомнила Тадеуша Липецкого. Михаил ожидал, что она вот-вот расплачется, и уже готовился подать стакан воды, но Эмма Карловна вдруг шаловливо улыбнулась и погрозила ему пальчиком.

— А ведь вы ужасный обманщик, Жорж, право...

— Не понимаю, мадам.

— О, прекрасно понимаете. Вы не поляк.

Михаил изобразил оторопь.

— Что? Не поляк?

— Конечно. Живете вдали от родины почти полтора месяца и ни разу я не видела у вас ни одной польской книги или польской газеты, ни разу вы словом не обмолвились о Польше.

— Но, мадам...

— Ах, не оправдывайтесь, — томно отмахнулась Эмма Карловна. — Вы не тот, за кого себя выдаете. Судите сами. Вы не работаете, но вас целыми днями не бывает дома. Женщина? Но вы без колебаний приняли мое приглашение вместе отпраздновать рождество. Это могло означать одно: у вас нет женщины, и вы решили приударить за мною. Увы, оказывается, ни я, ни другие женщины вас не интересуют. А ведь вы цветущий молодой человек. Согласитесь — это подозрительно.

— Сдаюсь, мадам, — рассмеялся Михаил, — я повержен. Кто же я в ваших глазах? Международный аферист? Опасный шпион?

Эмма Карловна посмотрела ему в глаза трезво и чуть жалостливо.

— Не надо, Жорж. Не надо смеяться — натянутый смех режет уши. — Она рассеянно покрутила между пальцами бокал. — Пожалуйста, не воображайте, что во мне говорит оскорбленное женское самолюбие. Нет, я смирилась с одиночеством. И кто бы вы ни были, я не собираюсь ставить вам палки в колеса. С меня достаточно того, что вы друг Липецкого и порядочный человек.

Молча Михаил встал и поцеловал у Эммы Карловны руку. Она растроганно потрепала его по щеке.

— Вы умница, Жорж. Ступайте к себе.

Ему преподали урок, хороший урок. И не его заслуга в том, что не пришлось дорого за этот урок заплатить. Но разве мог он предположить столь дьявольскую проницательность в инфантильной Эмме Карловне? Пусть не мог. Но все равно, назвавшись поляком, обязан был при случае как-то подтверждать свою национальную принадлежность. И не один раз.

Это важнейшее условие маскировки. В его положении оно так же обязательно, как обязателен второй выход из пансионата. О запасном выходе он позаботился сразу, почему же забыл о маскировке? Права Эмма Карловна и в другом. Конечно же, молодой польский эмигрант должен выглядеть более легкомысленным. Приударять за хозяйкой не следовало, она ведь могла и навстречу пойти. Но попытаться привести к себе хотя бы уличную женщину и заслужить от хозяйки выговор он мог бы. Ему же ничего подобного и в голову не пришло. Неосмотрительность, пренебрежение к мелочам — вот, пожалуй, главные его недостатки.