На земле штиптаров - [77]

Я рассказал о происшедшем, умолчав лишь, что вывел из строя оружие миридита; при этом я не сводил глаз с портного. Он простодушно удивлялся и наконец спросил:

— Эфенди, что это за люди? Разве впрямь есть такие безбожники?

— Ты же слышал.

— О Аллах! Я и не подозревал о таком. Что же вы им сделали?

— При случае ты узнаешь об этом, если поедешь с нами, ведь мы не останемся в Ускюбе. Мы минуем город, а потом побыстрее направимся в Каканделы и Призренди.

— Ага, на мою родину? Очень приятно слышать. Я уже с утра узнал от слуги, что с вами вчера приключилось. И вот теперь вам снова грозит смерть. Тут поневоле задрожишь и запаникуешь!

— Ты можешь с нами расстаться!

— Об этом я и не думаю. Быть может, теперь только от меня одного зависит, сумеете ли вы спастись. Я поведу вас так, что этот миридит наверняка не найдет вас. Я поведу вас горными лугами и открытыми тропами. Потом мы спустимся на знаменитую своим плодородием равнину Мустафа; она простирается от Ускюба на юго-восток до Кеприли; там проложена новая железная дорога. Там открытая местность. И если вы не будете возражать, я останусь вашим проводником и после Ускюба.

— Это нам по душе. Похоже, ты очень много странствовал?

— Нет, я бывал только в здешних краях, зато знаю их очень хорошо.

— Мы здесь чужаки. Нам доводилось порой слышать о человеке, коего зовут Жут. Кто это? — мимоходом спросил я.

Брови карлика вздернулись, и он ответил:

— Это злой разбойник, — он боязливо огляделся и добавил: — Лучше о нем не говорить. У него всюду свои люди. За каждым деревом кто-нибудь да стоит.

— У него такая огромная банда?

— У него всюду доносчики, в каждом городе, в каждой деревушке. В его банду входят самые главные судьи и самые набожные имамы.

— Так к нему не подступиться?

— Нет. Закон тут не поможет. Я не знаток Корана, сунны и их толкований, но я слышал, что наши законы так неясны и двусмысленны, что даже там, где к ним обращаются, они приносят больше вреда, чем пользы. Судья по-разному толкует закон.

— К сожалению, так оно и есть.

— А как еще может обстоять дело? У нас законов никто не читал, и никто не живет по ним. Возьми, например, албанцев — арнаутов, штиптаров, миридитов и все их племена, каждое из которых живет по своим собственным законам, порядкам и обычаям. Тут есть где развернуться такому человеку, как Жут. Он посмеивается над господами и их слугами. Он издевается над судьями, властями, полицией и солдатами. Никто из них не может причинить ему ни малейшего вреда. Здесь каждая деревня враждует с соседней. Каждая деревня спешит поквитаться с другой воровством, разбоем или кровной местью. Тут царит вечная война, в которой побеждает, естественно, самый страшный и жестокий преступник. Только учти, эфенди, я тебе ничего, вообще ничего не говорил. Я человек бедный и не хочу, чтобы мне жилось еще хуже, чем сейчас.

— Ты думаешь, я выдам то, что ты сказал мне?

— Нет, ты человек слишком благородный, но ведь даже деревья имеют уши, а воздух слышит все.

— В других краях такого, конечно, быть не могло бы.

— А разве в других краях, других странах нет разбойников?

— Да, встречаются порой, но на них быстро находится управа; закон помогает избавиться от них; там у закона есть сила.

— Ох, хитрость часто берет верх над силой!

— Тогда хитрость побеждают хитростью. Нет у нас таких умных преступников, чтоб не нашлось на них полицейского поумнее. Если бы такой сыщик приехал сюда, он бы очень быстро отыскал Жута.

— Ба! Скорее Жут узнал бы все о нем, чем он — о Жуте.

Казалось, в голосе портного был какой-то намек. Сказанное звучало почти как насмешка, а может, я заблуждался?

— Что ж, тогда этот тайный агент наверняка погиб бы, — ответил я. — Но на его место пришли бы другие.

— Они тоже погибли бы, как и он. Дела здесь обстоят так, что к Жуту не подступиться. Лучше всего вообще не говорить о нем; оставим и мы этот разговор. Я хоть человек бедный, но все равно дрожу, когда думаю о нем. Я зарабатываю гроши и не могу собрать много денег. Но все же я отложил несколько пиастров для знахаря, который будет меня лечить. Если эти разбойники нападут на меня и отнимут плоды моих трудов, мне не на что будет купить снадобья, чтобы выздороветь.

— Знахарь этот знаменит?

— Да, о нем всюду идет молва.

— Тогда, пожалуй, и о твоей деревушке знают в здешних краях?

— Конечно; спроси о ней, тебе ответят.

— Ладно, я уже хотел кое-что разузнать о Вейче. Мне говорили об одной знаменитой хане, которая якобы находится поблизости.

— Как ее называют?

— Никак не могу вспомнить. Вроде бы в ее названии есть словечко «кара».

Он цепко глянул на меня. Что-то невольно пронеслось в его взгляде, что-то обжигающе сверкнуло в нем. Впрочем, тотчас взгляд его принял прежнее кроткое выражение. Портной промолвил:

— Кара, кара, гм! Я не могу припомнить. Если бы ты знал все слово, я бы сообразил.

— Может, я еще вспомню. Кара… кара… Халеф, ты тоже слышал это имя, ты его не помнишь?

— Каранорман? — ответил хаджи, мигом понявший меня.

— Да, да, так оно и было. Каранорман-хане! Ты знаешь его, Африт?

Казалось, он что-то припоминал, прежде чем ответить:

— Да, теперь я знаю, о чем ты говоришь. Но это вовсе не большой постоялый двор, а своего рода руины. Там никто не живет. Очень давно, несколько веков назад, там был большой караван-сарай. Потом его превратили в сторожевую башню, с которой солдаты наблюдали за границей. Теперь остались одни развалины. Интересно, что же тебе говорили о них?