На заре земли Русской - [68]

— Посмотри на меня, — Всеслав поднял голову, впервые за долгое время взглянул в глаза сыну. — Посмотри, не бойся. Какой же я тебе чародей?

Взгляд его светлых глаз казался усталым и спокойным, даже как будто теплым и совсем не суровым. У волхвов глаза были не такие. Холод и вечная тьма в их душах не позволяли им смотреть прямо, открыто и так по-доброму. Роман закусил губу, отвернулся, не сдержавшись. И правда, разве может быть чародеем простой человек? Сильный, мудрый, смелый, но все-таки — смертный?

— Прости, — тихо промолвил княжич, все еще не глядя на отца.

— Впрочем, кое-что я все-таки могу сделать, — добавил Всеслав, помолчав немного. Мальчики заинтересованно повернулись к нему. Он приподнял руки (глухо звякнули цепи, и страшный звук этот заставил обоих княжичей вздрогнуть), внимательно оглядел оковы, стальными кольцами охватывающие его запястья, потом правой рукой взялся за кольцо на левой. Напрягая обе руки, потянул его в сторону, медленно сдвигая. Железо впилось в кожу, оставляя глубокие красные отпечатки и кровавые следы. Ростислав, тихо охнув, поморщился, но не смог отвести взгляда. С него и брата цепи сняли по приезде в Киев, и это была, пожалуй, единственная милость. Ослабив кольцо, Всеслав обхватил стальной обруч ладонью и, нахмурившись и стиснув зубы от напряжения, принялся разгибать его. На висках и шее его выступила испарина, взгляд будто потемнел, и мальчишки готовы были поклясться, что в руках его была необыкновенная сила, неведомая простым людям. Наконец князю удалось разогнуть одно из колец на своих оковах. Устало выдохнув и смахнув капельки крови с растертого запястья, он взялся за другое. Прошло довольно немало времени, прежде чем он освободил себе руки.

Железо было подвластно человеку, но сбросить крепкие оковы очень мало кому удавалось. Пораженные увиденным, оба княжича бросились на колени перед отцом и стали целовать его сухие жилистые ладони. Всеслав привлек сыновей к себе, на мгновение подумал, что Роман никогда бы не позволил себе проявить чувства, будь они не здесь и не сейчас, а Ростислав, доверчивый и немного наивный, счел бы это за чудо.

Хотя какие там чудеса… Просто стоило приложить чуть больше усилий.

Не оковы делают человека рабом, а слепая покорность. Неверие в собственную силу, отказ идти вперед, согласие подчиняться чужой воле. Но сильного человека сломать трудно, отнять у него волю — еще труднее, и Всеслав это хорошо знал. Поэтому особенно горько ему было смотреть на то, как с каждым днем сыновья становятся все грустнее и молчаливее. Роман подолгу спит или сидит тихо, отвернувшись к сырой земляной стене и глядя в одну точку. Ростислав все думает о чем-то, взгляд его светлых серых глаз всегда как будто отстраненный и рассеянный, словно в мыслях своих он где-то далеко.

Всеслав с детства учил их быть сильными и стойкими, ни перед кем, кроме Бога, спину не гнуть и на колени не становиться. Ему никогда не было за них стыдно, но теперь, замечая, что они слабеют и забывают его слова и будучи не в силах ничего с этим поделать, он только корил себя молча. Не стоило брать их в тот день с собой, ничему бы они не научились, только пострадать могли. Об усобице им и без того известно, и о том, что прекращать ее надо, они тоже знают. А теперь — что будет? Сколько еще просидят они в этой темной и тесной яме, накрытой землей и бревнами? Сколько еще ждать неведомо чего и смотреть на меч, нависший над приклоненной головой?

Часто он думал и об Александре. Грустно было понимать, что теперь она осталась одна, и люди надеются, что она сможет стать правительницей. В одиночку ей будет трудно. Радомир, Тимофей, старшая дружина — все ей помогать станут, самые верные люди не оставят ее и младших сыновей полоцкого князя. Но долго ли так может продолжаться? Если ничего не изменится, пройдет луна, другая, третья, их всех сочтут погибшими и больше не вспомнят, а Александра не сумеет тогда удержать город: она ведь не воин, всего лишь женщина, княгиня, чье слово было верно и свято только со со словом мужа. Без него она как птица без крыльев.

И он без нее — тоже.

Всеслав с трудом поднялся. С рук снять оковы удалось, а вот железный ошейник, который замыкался сзади, снять было невозможно. Цепь в три локтя длиной позволяла сделать едва ли пару шагов. Князь был повыше сыновей, и из окошка видно ему было больше. Например, привалившийся к бревенчатой стене и дремлющий дозорный с копьем наперевес. Всеслав обратился к нему:

— Скажи, какой день сегодня?

Страж, оказавшийся веснушчатым рыжеволосым отроком солнцеворотов двадцати с небольшим из младшей дружины, нехотя встал, опираясь на древко копья, наклонился. Из сумрака темницы на него спокойно и устало смотрел, щурясь от солнца, немолодой уже бледный сероглазый человек. Стоять в дозоре было скучно, и юный дружинник, несмотря на запрет разговаривать с пленниками, решил ответить.

— Вересень-месяц сейчас, четвертый день.

— Давно мы здесь…

— Давненько, — согласился отрок, поскреб взъерошенную рыжую макушку. — Да и, чай, выпустят вас нескоро. Кто вы такие, откуда?

— Кривичи мы. Из Полоцка. С севера. У вас, в Киеве, все совсем по-иному.