На заре земли Русской - [15]

— Оружейник — это хорошо… А по батюшке как?

— Афанасьич, — на деле отца звали не Афанасий, а Айфбьорн, но в княжьей дружине его имя вскорости переиначили на славянский говор.

— Добро, — кивнул атаман. — Стемир Афанасьич, значит. Пора тебе с отечеством называться, не мальчишка уж.

Ванюха помолчал немного, глядя в небо. Стемка тоже запрокинул голову. Небо, казалось, натянулось низко-низко над лесом, зацепилось за макушки деревьев. Темно-синий, почти черный покров, усыпанный звездами, как никогда напоминал шелковую ткань. Стемка исподволь снова бросил взгляд на атамана, но тот не обращал на него более внимания.

— Пустите меня, — вдруг промолвил парень, и тут же сам подивился своей храбрости. — Ведь я вам ни к чему. Серебра у меня почти нет, хотите — отдам, что есть, а только мне в Полоцк надо…

Сказал — и умолк, прикусил губу, боясь, что наговорил лишнего. Атаман повернулся, окинул его взором, полным любопытства. И вдруг встал с дерева, вытащил из-за пояса клинок и, схватив одной рукой Стемку за воротник, другой рукой прижал лезвие плашмя к его горлу.

— Пустить? А ты про нас князю да его псам верным наболтаешь?

— Нет…

— Как же, нет! — хмыкнул Ванюха, и лезвие ножа повернулось заостренной стороной. — Одного мы так уж пустили, через седмицу на киевской площади шестерых моих людей повесили. Все запомнил, все выдал, гад, — тонкие губы атамана нервно дернулись, он сплюнул себе под ноги. — Нет, тебя я не отпущу. Живым оставлю, но пустить — это уж не взыщи. К тому же, — он усмехнулся, убрав нож и смерив встревоженного своего пленника более снисходительным взглядом, — мне такие, как ты, нужны. Поди ж ты, на Левку Косого, самого задиристого, не побоялся кинуться, да как кинулся — нос сломал ему. И дрался, как обученный, уж я видал.

Стемка насупился и отвернулся от него, уставившись в ночную пустоту. Что ж, жизнь сохранили — и на том спасибо, а дале уж будь что будет, авось и сбежать удастся, коли стеречь не станут.

Ночь прошла беспокойно. На предложение Ванюхи идти ко всем остальным Стемка ответил отказом, остался ночевать в зарослях, прямо под тем деревом, на котором они с атаманом сидели, разговаривая. Подстелил под голову свою изорванную меховую куртку, сложенную втрое, скинул сапоги, спрятал их в наломанном хворосте и быстро уснул, однако сон его был неглубок. То и дело где-то на поляне, у догорающих костров, раздавались взрывы грубого хохота или звуки драки, сопровождавшиеся крепкими словечками. Стемка, непривычный к этому, добрых полночи ворочался на своих ветках, и так и эдак пытался закрыть уши, пытаясь не слушать пьяные крики и смех да поудобнее устроиться, чтобы не тревожить израненную спину, и уснул незаметно — когда проблески неба среди далеких ветвей деревьев уже начали светлеть, а от речушки, которая, видимо, все-таки располагалась где-то неподалеку, потянуло предрассветной прохладой.

Поспать ему удалось самую малость: разбудил утренний холод. Во сне он перекатился на траву, куртка осталась лежать в стороне. Острые травинки неприятно кололи щеку, к тому же они были мокрыми от росы. Стемка поднялся, заправил под ремень выбившуюся рубаху, придерживаясь за выступающие корни и низкие ветви деревьев, спустился к реке. Зачерпнул пригоршню воды, бросил на лицо, — холодно! Даже засвистел тихонько от собственной храбрости, какой-то простой незамысловатый мотив. Вымыл руки, прошелся босиком по кромке воды, привыкая к холоду — на грязном песке позади оставались вязкие следы.

— Эй, соловей!

Стемка вздрогнул и обернулся. На стволе сломанной ветлы стоял его давешний знакомец, Левка Косой. Нос его слегка покраснел и распух, видать, кто-то из товарищей вправил на место. Левка покачивался взад-вперед на крепкой ветке, и Стемка не услышал в его голосе неприязни или насмешки, поэтому сунул ноги в сапоги и подошел ближе.

— Нет, не соловей, — Левка вдруг качнулся особенно сильно, кувыркнулся с ветки и, чудом удержавшись на ногах, оказался прямо перед Стемкой. Ростом он был ниже своего собеседника на полвершка, однако пошире его в плечах. — Сокол! Хорошая птица, гордая!

Он обошел парня кругом, попытался повторить его свист, но вышло плохо и непохоже. Тот невольно усмехнулся.

— Давай мириться, сокол, — бросил Левка будто невзначай. — Тебе с нами жить, негоже знакомство зачинать ссорой.

— Давай, если хочешь, — пожал плечами парень и протянул ему руку. — Я Стемка… Стемир Афанасьич.

— Я Левка, — отозвался тот, с готовностью тряхнув его худощавую ладонь. — А ты о своем прозваньи забудь. По имени-отечеству у нас только атамана кличут, да и то не всегда. Будешь, значит, Соколом. Соколенком.

Тот ничего не ответил. Но с того дня так Соколенком и остался. Новое прозванье быстро разлетелось по всему разбойничьему пристанищу, и даже те, кто еще не был знаком близко с юношей, уже знали его.

* * *

В просторной светлой горнице за столом сидели двое. Один, молодой мужчина двадцати семи солнцеворотов от покрова, то и дело вскакивал, начинал мерить пол шагами, бросался то к дверям, то к окну, чтобы распахнуть его и впустить в покои свежий осенний воздух. Хватался за книги, за берету, за перо, порывался написать указ по первому слову другого…