На заре - [7]
Влево от ворот — крутой спуск к берегу Кубани. У самой воды — изуродованный бурей старый дуб с выжженным молнией дуплом и полуобнаженными спутавшимися корнями.
Федот Молчун загремел ручкой калитки, вошел во двор Левицких. Цепная собака Жучка набросилась на него, но Виктор, купавший у колодца серого в яблоках коня, отогнал ее, поздоровался с крестным.
— Батько дома? — спросил Молчун грубовато.
— Дома.
— Проводи меня.
Виктор отвел соседа в хату и вернулся к коню. Окатывая его из ведра холодной водой, приговаривал: «Так, Ратник, хорошо…» Конь поводил острыми ушами, вздрагивал. Мокрая шерсть лоснилась на нем, будто покрытая лаком.
В кухне Молчун нашел старика Левицкого, курившего люльку и сильно кашлявшего.
— Час добрый, Наумыч, — подавая ему руку, сказал он и снял шапку.
Наумыч оживился, пригласил соседа садиться. Тот, поддерживая руками грузный живот, сел на скрипучую табуретку.
— А где же кум? — приглаживая пальцами пушистые пепельные усы, спросил Молчун.
— Отдыхает, — хмурясь, указал старик на дверь в великую хату[25] — На заре из Родниковки приехал. Насилу вырвался из нее, будь она неладная.
— Что так?
— Да милиционера убили там на базаре…
— Дела… А я с кумом побалакать[26] хотел.
Наумыч откашлялся и, припадая на левую, деревянную ногу, заглянул в боковую комнату, окликнул сына, спавшего на деревянном диване:
— Лавруха, до тебя кум пришел.
Лаврентий открыл сонные глаза, посмотрел на отца бессмысленным взглядом.
— Слышишь? — повторил старик. — Вставай! Федот Давидович до тебя пришел.
Лаврентий проворно поднялся и, ощущая со сна озноб в теле, протер глаза, вошел в кухню. Сев на стул, поправил раненую руку, лежавшую на перевязи.
— Дело у меня к тебе, кум, — заискивающе начал Молчун.
Лаврентий искоса посмотрел на него.
— Как?
Молчун потер пальцами висок. Ему хорошо было известно, что означал этот короткий вопрос (в нем всегда звучали нотки неудовольствия), и он поднял на него миролюбивые глаза.
— Ты не обижайся на меня, — сказал он. — Я хочу толком добиться от тебя, с кем ты думаешь быть дальше?.. Опять с красными?
— Зачем допытываешься? — ощетинился Лаврентий, и с его лица сразу слетела сонливость.
— Ну вот, — снисходительно протянул Молчун.
— Не мути ты мне душу! — сердито отмахнулся Лаврентий. — Я тебе уже говорил: навоевался предостаточно и теперь буду сидеть дома… сторожить семью и хозяйство.
— Э… нет, погоди немного, — дружественно поднял руку Молчун. — Война еще не закончилась, и нам, кум, негоже сидеть сложа руки.
— Как это, негоже? В самую пору.
Молчун криво усмехнулся:
— Будто не видишь, что Корягин вытворяет. Всего недельку попредседательствовал, а уже задушил нас продразверсткой. Партизан гуртует, ЧОН создает… Решил еще крепче скрутить нас. При Мартыне Гречке этого не было…
— Вижу, Федот Давидович, ты все еще в генеральские погоны веришь, — осуждающе сказал Лаврентий. — Ты читаешь сводки в газете? Знаешь, что делается на польском фронте?
— Брешут они, те сводки! — махнул рукой Молчун.
— Нет, не брешут! — воскликнул Лаврентий. — Я был там, своими очами все видел. Поляки бегут, как зайцы!
Молчун развел руками.
— В одном месте, может, и бегут, а в другом…
— Чудной же ты, ей-богу, — с досадой проговорил Лаврентий. — Войне скоро конец. — Он уставился на соседа и резко спросил: — Ты-то чего от меня хочешь?
— Чтобы ты одного берега держался.
— Какого?
— Нашего, казачьего, — приглушенно сказал Молчун. — Ты же георгиевский кавалер! Не думай, что красные не напомнят тебе об этом.
Лаврентий сразу переменился в лице, потеребил остренькие усы, задумался.
— Так-то оно так, кум, — нерешительно произнес он, — но ты погляди, что вокруг делается. Кубанцы за Советскую власть горой стоят. Хочешь, я тебе почитаю? — Он вынес из спальни газету «Красное знамя»[27], развернул ее на столе.
Молчун наклонился.
— Ну-к, ну-к, про что там…
— А вот послушай. — Лаврентий многозначительно поднял палец и начал читать медленно, с расстановкой: — «В борьбе за освобождение трудящихся лучшая часть трудового казачества с нами…» Ясно тебе, Федот Давидович?
— Ну-ну, дальше.
Лаврентий продолжал читать: «Об этом свидетельствует заседавший в Екатеринодаре областной съезд. Но совершенно ясно, что Советской власти и ее сторонникам придется еще выдержать упорную борьбу, чтобы рассеять ту атмосферу…» Ага, «атмосферу»… Заковыристое слово. Обстановка, что ли.
— Похоже, — сказал Молчун.
Лаврентий читал дальше:
— «…ту атмосферу лжи и провокации, которую создали и поддерживают агенты помещиков и буржуазии». Ясно?
— Не совсем.
— Как?
— Давай, давай.
Лаврентий согнул газету вчетверо, продолжал: — «Из станиц и аулов идут вести о том, что пришибленная в первый момент падения деникинской власти черносотенная челядь вновь подняла голову и ведет черную работу контрреволюции…»
— Во! — торжествующе вырвалось у Молчуна. — Теперь ясно. Значит, наша армия растет…
Лаврентий сверкнул отчужденным взглядом, поправил руку на перевязи и, раздувая ноздри, стал водить пальцем по строчкам: — «Работа эта ведется всеми средствами. Дельцы контрреволюции распространяют слухи о приближении белых и скором падении Советской власти. Всякий шаг, всякое мероприятие Советской власти толкуется вкривь и вкось, выдумываются и распространяются всякие небылицы…»
