На заре - [408]

Подсудимый прикидывается наивным, плохо разбирающимся в политических вопросах. Он заявляет, что Улагай послал его узнать, как живут в Советской России рабочие и крестьяне, узнать об условиях их труда.

— А об условиях жизни буржуазии вас Улагай не просил справиться? — спрашивает Дроздов.

В ответ Орлов улыбнулся.

Рисуя заграничную информацию о Советской России, он между прочим подчеркнул, что там, то есть на лесных разработках Улагая и в Константинопольском белогвардейском центре, думали о Красной Армии как о «наемной».

— Сказано, буржуи, — усмехнулся Вьюн. — Они думают, что все продается!

Норкин присел на колоду, кашлянул и снова углубился в чтение:

О жизни на Кубани у заграничной белой эмиграции тоже оригинальное представление: на Кубани-де есть какие-то бродячие станицы, которые живут в лесах и горных пещерах.

И вдруг неожиданно Орлов заявляет, что он послан был на Кубань сказать этим станицам, чтобы они возвратились домой.

— Значит, помогать Советской власти приехали? — иронически замечает Зявкин.

Хитрая белогвардейская лисица попадает в переплет вопросов и вертится, то делая реверансы перед Советской властью, то показывая свою нарочитую темноту.

Денисовна тоже начала внимательно прислушиваться к голосу зятя. Клава наклонилась к матери, шепнула ей на ухо что-то, но та толкнула ее в бок, мол-де, не мешай слушать.

Орлов на Кубани из бесед с жителями убедился, — читал Норкин дальше, — что Советская власть пришлась населению по душе. Заграничные белогвардейцы налгали обо всем Орлову. О жизни белогвардейской эмиграции он говорит так: все живут бедно, и все грузчиками работают.

— А как живет генерал Улагай? — спросил Зявкин.

— Незавидно, — отвечает Орлов.

— Работает он?

— Нет, не работает.

— На чьи же средства живет?

— Не знаю, — пожимает плечами Орлов.

А минуту тому назад тот же Орлов говорил, что турок, богатый коммерсант, приехав от Улагая, помог ему перебраться вместе с десантной группой из Трапезунда в Советскую Россию.

Рязанцев напоминает Орлову, что брат Улагая имел около Константинополя лесные разработки и что на этих разработках белые офицеры работали в качестве чернорабочих.

Орлов подтверждает это и говорит о белогвардейско-политической школе, которая действовала на лесных разработках Улагая. Читали в этой школе лекции о шпионаже в Советской России некто Думский и еще некоторые лица.

О своем житье-бытье в бандах повествует с голубиной наивностью. Мол-де, не знал, каким путем бандиты добывают одежду и пропитание, и полагал, что все это им дают люди, у которых глубоко «человеческое чувство».

— Вишь, какого дурака валяет! — усмехнулся фронтовик в полинялой рубахе. — Туману напускает.

— Овечкой прикинулся! — загудел басом его сосед.

— Токо в волчьей шкуре! — добавил Вьюн.

— Да тише вы! — шикнул на них Калита. — Мешаете ведь. Бачите, что человек читает с трудностями, то и проче…

Норкин бросил на него взгляд, улыбнулся и после небольшой паузы продолжал:

Дроздов спрашивает у обвиняемых:

— Подсудимые, кто желает задать вопрос Орлову?

— Я! — поднимается Антонина Демьяшкевич и ставит перед Орловым роковые вопросы: — Почему вы, Евдоким Харитонович, уверовавшись в бесполезности затеянного вами дела, не предупредили Ковалева и Козликина об оставлении вами своей контрреволюционной работы? Желая уйти в станицу на мирную жизнь, вы не сказали другим о том, чтобы они сделали то же самое?

— Некогда было, не успел, — ответил Орлов.

На этом оканчивалось очередное сообщение о процессе. Норкин передал газету тестю, станичники загудели, в воздухе потянуло табачным дымом.

В калитке показалась Мироновна с внуком на руках. Калита, широко улыбаясь, пошел ей навстречу, протянул руки к мальчику.

— Захотелось к бабе Дуне, — сказала Мироновна. — Пришлось бросать молотьбу и цурганиться[931] с «их величеством» через всю станицу.

Калита взял внука на руки, поднял над головой и, обращаясь к собравшимся, воскликнул:

— Вот новый, советский человек!

XXXIII

Жебрак после долгой отлучки возвратился в город и в тот же день вышел на работу. К нему явился Селиашвили, крепко пожал руку.

— Ну что у вас нового, Иван Андреевич? — спросил Жебрак и пригласил садиться.

— Много нового, Николай Николаевич, — опускаясь на стул, сказал Селиашвили с горским акцентом. — Есть возможность поймать Рябоконя.

— Так в чем же дело? — воскликнул Жебрак. — Ловите! Мы и так слишком долго с ним возимся.

— Да тут, понимаешь, нельзя с бухты-барахты, — перебил его Селиашвили. — Надо действовать очень осторожно. Понимаешь, Рябоконь со своим помощником Ковалевым, по кличке Астраханец, и адъютантом Дудником завели любовные шашни на хуторе Водоморивке: Рябоконь с учительницей Семеновой, Ковалев с вдовой Чернышовой, а Дудник с женой Зеленского. Они очень часто начали туда ходить. Вот тут-то и схватить бы их, понимаешь.

— Я в курсе этого дела, — входя в кабинет, вставил Соловьев. — Времени действительно нельзя терять.

Жебрак подумал немного, потом сказал решительно:

— Поручаю вам, Геннадий Иннокентьевич, сейчас же подобрать людей для операции, и мы ночью отправимся.

* * *

В районе станицы Гривенской в плавневых зарослях затерялся захолустный хуторок, получивший название из-за отсутствия питьевой воды «Водоморивка». В хуторе живут рыбаки.