На заре - [14]

С дамбы, где толпилась станичная молодежь, долетел звонкий девичий крик:

— Гришка! Плыви сюда!

Гулкое, перекатистое эхо, подхватив последний звук, волнами понесло по лесу: аа!.. аа!.. аа!..

— Кто это? — спросил Виктор.

— Оксана Бородулина, — буркнул Григорий. — Гони к ней лодку.

— Очень нужна! — бросил Виктор. — Мешать только будет.

— Ты не знаешь Оксаны…

— Той, что с Матяшом любовь крутит? — усмехнулся Виктор.

— Брешут! — махнул рукой Григории. — Люди наговорят.

Виктор нажал на весла. Лодка вырвалась на простор и, легко скользя по широкой, залитой водой пойме, устремилась к дамбе. Когда она вынырнула из-за камыша и причалила к берегу, Оксана проворно прыгнула на нос и, смеясь, пригрозила:

— Вот переверну вашу скорлупу, и полетите вы вверх тормашками!

— А мы и в воде не тонем, и в огне не горим! — в тон ей ответил Виктор.

Кто-то из девчат крикнул:

— Куда ты, Оксана?

— На кудыкину гору! — озорно отозвалась та и махнула рукой парням: — Давайте к дубу. Там наши рыбалят.

Виктор направил лодку в ту сторону, куда указала Оксана.

«А она красивая», — подумал он.

Вскоре лодка подплыла к дубу, под которым казаки ловили рыбу баграми.

— Вот хорошо, что вы подоспели, — сказал Бородуля. — Тут пропасть рыбы! Гляньте, сколько мы шаранов[41] набрали.

Григорий выпрыгнул из лодки на сушу, заглянул в яму.

Виктор снял с себя сапоги, подсучил штанины, побрел по воде. Оксана, не выходя из лодки, наблюдала за рыболовами… Потом глаза ее, как бы невзначай, остановились на Андрее, и взоры их встретились. Она улыбнулась, показала ему кончик языка и, взяв ковшик, начала выплескивать воду из лодки.

По дамбе скакал всадник. Это был Корягин. Подъехав к дубу, он осадил коня, выпростал ногу из стремени, спешился и накинул повод на луку.

— Как ловля? — спросил он.

— Удачная, — держа в руках шарана, ответил Виктор. — Видали, какой!

— Хорош! — улыбнулся Корягин. — И много таких?

— Порядком, — бросив шарана в яму, сказал Виктор и снова побрел в лужу.

Председатель покосился в сторону Бородули и Матяша, сел на коня и поскакал в лес.

«А Виктор, видимо, не зря в ЧОН не пишется, — подумал он. — Окрутили его куркули!»

— Носит тут… — провожая его глазами, проворчал Бородуля.

— Ничего, — стиснув зубы, процедил Андрей. — Пановать долго не будет.

* * *

Пригибаясь под ветками размашистых дубов, Корягин скакал по лесу, потом вдруг остановился, посмотрел из-под руки (его ослепляло солнце) и помчался к группе станичников-бедняков, тоже ловивших рыбу. Земля между лужами была топкой. Из-под ног коня летели ошметки грязи. Корягин уже не замечал ветвей, хлеставших его, и насупленно поглядывал на богатеев, встречавшихся на пути. Сердце его свирепело, в голове ворошилось:

«Взять бы да завязать всю эту свору в тугой узел! Но почему-то нельзя. А какой толк от этих гадов? Мешают на каждом шагу!..» Богатеи также со злобой поглядывали на него, платили ему той же монетой. Корягин догадывался, о чем они шептались, повторял мысленно: «Давить, давить надо все это отребье!.. Никому не давать спуску». Резко повернув за калиновый куст, он остановил коня, снял фуражку и крикнул:

— Здравствуйте, товарищи!

Бедняки разогнули голые загорелые спины, поздоровались с председателем. Корягин спешился, привязал коня к дереву. К нему подбежал курчавый, шустрый парнишка, потрепал скакуна по крутой шее и произнес восхищенно:

— Кристалл… Ух и умница ж! Я ездил на нем.

Корягин весело прищурился.

— Ездил, говоришь?

— Ишо как! — Парнишка горделиво откинул голову назад, и его смуглое лицо озарилось улыбкой. — Купал в Кубани…

— Значит, нравится конь? — спросил Корягин.

— Очень! — вздохнул мечтательно юнец и, шмыгнув курносым носом, смущенно взглянул на председателя. — Как у вас насчет курева, дядя Петро?

— Имеется.

— Может, дадите закурить?

— А не рановато тебе, хлопец, куревом заниматься?

— Нет, я уже давно смолю.

Корягин достал из кармана трубку, набил ее махоркой и передал кисет парнишке.

— А бумажки?

— И бумагу дам, — сказал председатель и, расстегнув полевую сумку, вынул газету. — Только ты, товарищ Вьюн, рви краешек, эта газета мне нужна.

Слово «товарищ», обращенное как к равному, приятно пощекотало самолюбие юнца. Широко улыбнувшись, Вьюн оторвал уголок газеты, свернул цигарку и важно задымил махоркой.

— А ну, станичники, давайте на перекур! — крикнул Корягин, присаживаясь под старым явором.

Из лужи вышли Градовы — отец и сын. За ними потянулись остальные.

Корягин положил руку на плечо Вьюна.

— Ну, как живешь, Демка?

— Неважно, дядя Петро, — грустно отозвался юнец. — Сирота ж я… Хотел было в батраки пойти — не вышло.

— Это ж почему?

— Не берут. Говорят: даром только хлеб буду есть.

— Вот как! — удивился Корягин.

— Да… Годов вроде и не мало… А ростом не вышел и слабомощный я, худой, захарчеванный. На днях прихожу к Пятнице, а он эдак подергал меня за ремешок и говорит: «Э, хлопец, что же ты такой квелый[42]? На тебе и штаны не держатся. Мне нужон работник здоровый, сильный». Я и подался домой.

— Сколько ж тебе годов?

— Семнадцатый пошел.

— А родители где? — спросил Корягин.

— От тифа померли в Таманской армии при отступлении, — ответил Вьюн. — В песках астраханских.