На заре и ясным днем - [58]

А утром на другой день уже не спится. И встаешь вместе с первыми петухами, и чудится тебе, будто гудит земля, и от причастности к этому таинству, к вечному и священному делу на душе становится светло и чисто…

И нельзя забывать еще один фактор — это черные пары. Систему Мальцева без этих самых черных паров в условиях сибирской степи нельзя поднять.

Что такое эти пары? Это прежде всего отдых земле. А значит, забота о будущем урожае. Вот этого-то не могли, к сожалению, понять некоторые.

А черные пары без дополнительного внесения удобрений давали отличный урожай. И в первый, и во второй, и в третий годы.

Они в самом деле были черными — по весне ни одного сорняка не увидишь. Но для этого использовалась также особая, мальцевская система подготовки и обработки этих паров…

Некоторое время Геннадий Федорович сидит молча, погруженный в свои, только ему ведомые хлеборобские мысли, затем с интересом спрашивает:

— Так, значит, недавно из «Большевика»? Какие там новости?

Рассказываю коротко: с кадрами хорошо, только коммунистов в совхозе 107 человек. И молодежи много. Хозяйство расстраивается — жилые дома со всеми удобствами каждый год вводят, баню новую недавно пустили, гараж теплый для «Кировцев» соорудили, асфальт протянули от Шумихи почти до центральной усадьбы без малого, и сейчас «Большевик» с Курганом связан прекрасной дорогой.

А Сизов интересуется дальше:

— Помню, «Большевик» был раньше зерновым хозяйством. Как он теперь, идет тем же курсом или, может, уже сменил свой профиль?

— Изменил, — отвечаю как есть. — Сейчас это уже специализированный свиноводческий совхоз.

— Как изменил? — удивленно улыбается и, как мне показалось, огорчается Сизов. — Он же испокон веков на зерне поднимался! Что же с землей они собираются делать? Такие выпасы там! Свиньи-то, сколько я знаю, траву не едят. А знаменитое на весь мир курганское масло! Оно и сейчас, по-моему, высоко ценится на европейском рынке, особенно в Лондоне. В пойме Миасса такие тучные выпасы — богатейшее разнотравье! Оттого и масло получается особенное, душистое, курганское… Что-то тут не так…

Насчет «не так» я уж слышал в совхозе. Они сами жалуются, что только за последние три года у них сменилось три куратора — сначала передали в распоряжение производственного объединения совхозов, затем зернотресту, а сейчас вот тресту Свинпром.

— Не знаю, может, тут и есть какой-то смысл, — продолжал раздумчиво Сизов, — но абсолютно уверен, что на стопроцентную специализацию «Большевику» переходить неразумно. У них же земля — пашня, выпасы, ее надо рационально использовать, брать все, что она может родить.

Другое дело — направление свиноводческое, профиль. Но только не голая специализация…

Геннадий Федорович оживился:

— Как-то не очень давно приехал я в один совхоз. Беседую с директором, со специалистами. Спрашиваю, между прочим:

— Как дела с молоком?

— А никак, не разводим коров, — отвечает.

— Где же берете молоко? Для детского садика, для яслей, для столовой?

— Завозим. У соседей покупаем.

— Ну а с птицей как?

Разводят руками:

— Не обзавелись птицей…

— А яички откуда завозите?

— Откуда придется. По-разному. В общем, тоже покупаем.

— Что же производите?

— Картошку садим, свиней разводим. Овощи там разные.

Вот так, не по-хозяйски, распоряжаются землей. У воды, как говорится, живут и пить просят… Не получилось бы так с «Большевиком».

И спросил вдруг с интересом:

— А как там жив-здоров Григорий Тимофеевич Хохлов? Все директорит?

Вспоминаю последнее партсобрание, на котором Хохлов был снят с учета «в связи с переездом и переходом на другую работу».

— Перевели его на другое хозяйство, в соседний Юргомышский район, тоже директором.

Ответил Сизов на это уклончиво:

— Бывали, правда, у него срывы. Однако целеустремленный и настойчивый человек Хохлов… «Большевик» он поднял и сил для этого, да и здоровья не жалел.

На прощание Геннадий Федорович посоветовал в будущей книге непременно вернуться еще раз к тем трудным, но славным дням довоенных и послевоенных лет.

— Надо помнить об этих годах и не забывать отдавать дань уважения тем людям, которые вынесли на своих плечах все трудности и невзгоды, не требуя ни похвалы, ни наград, а думая только об одном — о будущем, вот об этом прекрасном сегодняшнем дне в те яростные годы испытаний…

* * *

Я снова перечитал все 17 томов приказов, все подшивки эмтээсовской и районной газет тех первых шагов коллективной жизни. Вспоминая рассказы очевидцев о том, как где-нибудь на хуторе отдельные крестьяне вымещали свою вековую ненависть к кулаку-мироеду на его избе, спиливали углы, сжигали половицы, а потом сами селились в этом доме и мерзли в длинные уральские зимы. И мне становилось жаль их. Я смотрел на те события с высоты сегодняшнего дня, глазами человека, живущего во втором пятидесятилетии после Октября.

Мы дети своего века. И наш суд может быть несправедливым: нас не караулил кулацкий обрез, не косил безжалостный тиф.

Вправе ли мы претендовать на абсолютную истину в оценке поступков и противоречий прошлого? Не знаю. Однако в любом случае мы не вправе забывать то прекрасное, которое эти люди создавали для нас, жертвуя собой.