На закат от Мангазеи - [18]

— Ты понимаешь наш язык?

Самоед некоторое время молчал, внимательно разглядывая дьяка, его одежду, снаряжение. Потом, наконец ответил, видимо поняв, что перед ним человек, имеющий право задавать вопросы:

— Мало. — Его голос походил на скрип лежалого снега под полозьями саней. — Слышать плохо, говорить плохо.

— Прошлым летом здесь пропали люди. Много людей. И корабли. Три, — Макарин показал самоеду три пальца. — Ты что-нибудь об этом знаешь?

Самоед молчал, его лицо казалось застывшей темной маской.

— Ты меня понимаешь?

— Плохо понимать. — дикарь осклабился, — Хадри рода Собачье Ухо. Так меня звать. Хадри привез ясак.

— Это замечательно. Ясак это хорошо.

— Ясак это плохо, — покачал головой самоед Хадри. — Очень плохо. Есть нет. Пить нет. Дети голый бегать. Все шкуры давать белый царь.

Макарину не улыбалось вступать в спор с дикарями на предмет справедливости поборов.

— Эти люди что-то взяли у вас. Или у вас, или у других дикарей. Что-то ценное. Большое. Положили в ящик. Размером больше человека. Может твои старейшины рассказывали тебе о том, что у них пропало? Я хочу это найти.

Дикарь молчал. По его лицу ровным счетом ничего нельзя было понять.

— Оставь его в покое, дьяк, — подошел сзади Кокарев. — Он ничего не знает. А если и знает, то не скажет. Хочешь, сведу тебя с толмачами, съездишь в пару становищ, поговоришь с тамошними стариками. Старики могут что-то знать. А этот молодой, у них только охота и чужие бабы на уме.

— Бабы, да, — снова осклабился самоед. — Хадри нужен баба.

— Вот видишь, — воевода махнул рукой, — Пойдем лучше, пропустим по чарке, пока казаки твоего Шубина вылавливают. Со вчерашнего вечера ничего путного во рту не было.

Самоед мелко поклонился и засеменил спиной к воротам, продолжая улыбаться.

— Что-то они точно знают, — сказал Макарин, наблюдая, как дикарь исчезает за воротами.

— Возможно. Но разговорить их будет трудно. Ну так что, собирать к завтрему команду с толмачами? К ближайшему становищу полдня езды, затемно надо выдвигаться.

— Раз в деле явно замешаны дикари, то собирать конечно.

Кокарев внимательно на него глянул.

— Странный ты человек, дьяк. Ваша братия обычно за пределы острога носа не кажет. Только бумагами ворочает, да холопов по округе рассылает. А ты приехать не успел, как уже к дикарям собираешься.

— Время странное, — сказал Макарин. — Бумаги сейчас не помогают. Все приходится делать самому.

— А то смотри, могу тебе отписать пару служивых на посылки, раз московские бояре тебя сюда одного прислали.

Макарин улыбнулся, вспомнив аналогичное предложение Троекурова, которое тот сделал давешней ночью, провожая его до постоялой избы. Оба воеводы конечно были бы рады приставить к опасному гостю соглядатаев.

— Сперва сам хочу с городом познакомиться. А потом может и холопов по округе стану рассылать. У вас тут, говорят, острожный поп близко с самоедами якшается. Вдруг он тоже чего знает.

Кокарев нахмурился, покрутил ус.

— Есть такое. Слухи ходят. Отец Иннокентий, вот же выбрали имечко. Он уж лет десять здесь, едва ли не с первыми воеводами прибыл. Старожил, считай.

— Наверняка много о здешних местах знает?

Кокарев помялся.

— Наверняка. Я с ним, дьяк, общаюсь нечасто, у нас с казачками свой духовник имеется. Ничего сказать не могу. Поп как поп. Но да, частенько в пустоши выбирается. Дикарей на путь истинный поворачивает. Только вряд ли ты от него чего толкового добьешься.

Воевода быстро распрощался, будто стараясь поскорее свернуть неприятный разговор, свистнул парочку ближайших казаков и направился с ними в сторону ближайшей корчмы, посоветовав Макарину присоединяться к честной компании, где за чаркой и обильным обедом обговорить детали предстоящей поездки к самоедским старейшинам. Макарин пообещал быть вскоре, а сам вышел с гостиного двора и отыскал глазами торчащие над крышами домов острожные башни.

Соборная церковь святой Троицы располагалась почти в самом центре острога, у главной дороги, аккурат за рядами амбаров и оружейной избой. Впереди была ограда воеводова двора, и все также бродили вокруг терема бездельные стрельцы. Макарину показалось, что в окне светлицы мелькнул цветастый халат воеводы Троекурова.

Одетый в утепленную рясу поп сидел на скамейке у входа в церковь. У него были маленькие глазки, круглое лоснящееся лицо и начинающая седеть окладистая борода. Макарин вспомнил, что утром с ним уже сталкивался. Увидав гостя, поп встал, ласково улыбаясь.

— Отец Иннокентий, полагаю?

— Правильно полагаешь, сын мой, — голос у священника был густым, басовитым и совсем не вязался с его маслянистой внешностью.

— Семен Макарин, дьяк Разбойного приказа. Из Москвы по поручению, — он коротко кивнул, приподняв шапку. — Вопросы к тебе есть, батюшка.

Отец Иннокентий улыбнулся еще шире.

— Что, прямо так сразу и вопросы. С корабля да быка за рога. А я тебя, дьяк, к заутрене ждал. Думал, уж с дороги-то государев человек обязательно посетит храм божий.

— Прости, батюшка. Поздно прибыл, и сразу дела.

Отец Иннокентий горестно покачал головой, не переставая улыбаться.

— Вот и всегда так в нынешнее время. Забывают люди путь к господу. Оттого и страдания неимоверные. Спрашивай, дьяк. Вижу, человек ты занятой.