Закончив рассказ, Вилок с каким-то ожесточением допил остававшуюся в бутылке водку.
«Брат Ипполит» был растроган этим рассказом до глубины души и, свесив голову как-то набок, повторял с блаженной улыбкой:
— Лошадь-то, а? Вот так лошадка… Тоже, скажешь, ничего не понимает?
— Ну, вот опять вышел глупый человек! — рассердился Вилок. — Как же лошадь стала бы жить, ежели бы она не понимала по своей части?
Через два года я был на заимке. Изба стояла заколоченная, и вся заимка представляла грустную картину разрушения. Меня сопровождал на охоту Вилок, бывший по обыкновению навеселе.
— Шабаш!.. — проговорил он, поглядывая на пустовавшую заимку.
— А где теперь «брат Ипполит»?
— А так, где день — где ночь. Как, значит, Ивана Павлыча убили в третьем годе, где-то в степи, ну, и ему со всех сторон, значит, вышла крышка. А тут еще арендатели стали теснить… Ну, и окончательно выжили. Рехнулся Аполит-то совсем… Ходит по базару со своим кривым петухом — может, помните? — показывает всем и говорит, что это часы. Слышь, и ночью ходят…
С этим грустным рассказом как-то совсем не вязалось ликующее летнее утро. Кругом было так хорошо. Все зелено, все жило, а с устья доносился веселый гул вечно волновавшегося горного озера.
1891