На Забайкальском фронте - [63]

Шилобреев любит пошутить над Казанью да Рязанью. «Это, — говорит, — не солдаты, а диаграмма роста добычи рыбы в нашей стране. Столько ее добывали раньше, — при этом покажет на маленького Ахмета, — а столько добывают теперь», — кивнет на долговязого Терехина. Иногда пойдет в обратном порядке: кинет широкую ладонь в сторону худощавого Терехина и скажет: «Так жили рыбаки раньше». А потом покажет на румяного, пухлощекого Ахмета: «Так живут они теперь».

Два солдата — два полюса! И только в минуты опасности они как бы сливаются друг с другом, становятся единым целым, удваивающим друг друга.

Крутые подъемы, головокружительные спуски, многокилометровые объезды сожрали на полпути к Юханю чуть ли не все горючее, и командир танкового взвода вынужден был принять решение слить все горючее в машину Звягина и отправить ее одну на выполнение задания.

— Езжайте квартирьерами, — сказал Хлобыстов. — Подвезут горючее — подтянемся и мы.

Ермаков посадил на заправленный танк свою «пятерку нападения», и машина помчалась дальше.

Километров пять тащились по раскисшей трясине, потом начался подъем. На крутом склоне тридцатьчетверка сильно накренилась, и Терехин слетел с брони. За ним свалился Сулико, сильно стукнув рацию о камень. Спустившись вниз, выбрались наконец на проселочную дорогу, на душе стало веселее. Правда, дорога эта была не из лучших — размыта дождевой водой. Но все-таки это была дорога.

— Давай веселей! — крикнул Ермаков.

— Терехин, выше нос! — подтолкнул дружка Ахмет.

— Ты брось командовать, — огрызнулся Санька, — сам-то что скукожился?

Дождь все хлестал, ветер стих, тучи замедлили свой бег. Это был верный признак: лить будет долго. Вода на дороге кипела и пузырилась, из-под гусениц летели ошметки бурой грязи. Впереди показалась деревушка, такая же серая, как это низкое небо, и залитая дождем земля. В ней было всего несколько глиняных фанз. Они стояли понуро, как прошлогодние почерневшие копны сена.

К Юханю разведчики подъезжали под вечер. Это был первый городок за Большим Хинганом. Под низкими тучами едва виднелись проступающие в дождевой сетке городские постройки. Огни еще не горели. Ермаков спешил: ему хотелось до наступления темноты разоружить японскую часть, чтобы спокойнее было на душе.

— Прибавить газу! — приказал он водителю.

Тридцатьчетверка врезалась в узкую улочку. По обеим сторонам стояли фанзы, такие же низкие и серые, как в той деревушке. Ближе к центру все чаще попадались дома русского типа — с белыми наличниками и тесовыми крышами. За частоколом палисадников виднелись кусты малины, кое-где белели березки и кучерявились клены.

Тридцатьчетверка выкатилась на площадь, опоясанную невысокими домами и длинными магазинами с шиферными крышами. В центре площади теснились дощатые ларьки, тянулись длинные столы, крытые навесами. Это были, видимо, торговые ряды. Площадь пуста, даже не у кого спросить, где расположена японская часть. В стороне виднелся длинный кирпичный магазин с потемневшей вывеской «Чурин и К⁰». Написано по-русски, значит, здесь должны быть русские люди.

Ермаков спросил командира танка Звягина:

— Ты можешь дотянуть хоть вон до того особняка? — И показал рукой на высокий кирпичный дом, окруженный высокими ярко-зелеными деревьями.

Дом выходил окнами на площадь. С тыла к нему подступали каменные, крытые черепицей сараи, видимо, купеческие склады. У дома чернели высокие железные ворота.

— Туда дотянем, — ответил водитель, кивнув на прибор. — Должны дочихать, ежели с песней.

Машина потихоньку дошла до железных ворот. Ермаков приказал Ахмету и Терехину разведать, где стоит японская часть, а сам в сопровождении Шилобреева поднялся на крыльцо двухэтажного дома. Шагая по коридору, освещенному матовыми плафонами, Ермаков силился разгадать, почему японцы покинули город. Что все это значит? И как же он будет теперь выполнять задание комбрига?

Они вошли в просторную приемную с высоким лепным потолком. Посредине стоял круглый стол, накрытый зеленой скатертью с длинными кистями. На окнах — такие же зеленые шторы, свисавшие до самого пола. В простенке в золоченой раме большая картина — морской пейзаж с дымящимися кораблями. На полу лежал большой зеленый ковер с мелким зубчатым орнаментом. В приемной три двери, завешенные плотными портьерами, на которых были изображены какие-то длинноногие птицы. Из крайней к окну двери вышла грудастая, с длинными черными ресницами барышня и, склонив голову, спросила грубоватым голосом:

— Что вам угодно, господа-товарищи?

— Нам угодно, уважаемая, повидать хозяина дома Чурина.

— Чурина? — удивилась барышня. — Я не помню, когда он приезжал в наш город. Здесь управляющий фирмой.

— Давайте на худой конец управляющего, — кивнул Ермаков.

Барышня скрылась за дверью.

Несколько минут спустя в приемную вбежал, торопливо раскланиваясь, уже не молодой, но юркий мужчина с необыкновенно быстрыми, ищущими глазами.

— Рады вас видеть, ваше благородие! — запел он, прижимая к сердцу белую пухлую ладонь и показывая золотые зубы. — Уж так мы вас ждали! Так ждали!

— Ну вот и дождались, — ответил Ермаков, изучающе поглядывая на управляющего.