На высотах мужества - [17]

Движение наших войск на восток вызвало среди населения большую тревогу. Местных жителей можно было понять: никому не хотелось оставаться на оккупированной врагом территории. Во время остановок мы видели полные печали глаза людей. Женщины задавали нам почти одни и те же вопросы:

- Сыночки, цэ на кого ж вы нас покыдаетэ?

- Як же мы будэмо пид фашистьским ярмом житы?

Сурово корили нас старики:

- Що ж вы робытэ, хлопцы, хиба можно свий народ покыдаты?

- Оцэ бисови диты, тикаюць вид ворога, тильки пятки блымкають, а про тэ, що тут будэ з намы, им байдужэ.

Что можно было им ответить? Чем оправдать наш отход? Приходилось в общем-то отмалчиваться, обещали вернуться.

Переправиться через Днепр мы могли в Никополе. Не доезжая до города, я остановил колонну, приказал замаскировать машины. Сам же направился к коменданту, чтобы узнать, когда мы сумеем здесь переправиться. Еще до встречи с ним я видел, что в городе и на подступах к нему скопилось множество людей и машин, гужевого транспорта. Перевозку же через Днепр осуществляли всего два парома. Значит, переправы здесь придется ждать долго.

Комендант подтвердил мое предположение.

Такая перспектива нас не устраивала, и я решил сделать крюк километров в семьдесят, добраться до Запорожья и сегодня же по плотине Днепрогэса переехать на левый берег Днепра. Ночь мы проведем в городе, а утром снова тронемся в путь и завтра же будем на своем аэродроме.

Однако этот план оказался не совсем подходящим. Полевые дороги здесь были сильно разбиты. Мы вынужденно вернулись на основную магистраль. По ней все таким же [45] нескончаемым потоком двигались машины и повозки. Мы кое-как вклинились в этот поток. И вдруг - тревожный голос:

- Воздух!

Машины и повозки остановились. Люди начали разбегаться в стороны от дороги, падали, прижимались к земле.

Я взглянул в небо и увидел девятку Ю-87, которая шла в плотном строю под прикрытием четырех «мессеров». Фашисты нацелились на колонну. На землю с ужасающим воем посыпались бомбы. Мощные взрывы, сотрясая землю и воздух, раскололи, казалось, весь мир, и все потонуло в огне и дыму.

Видя нашу беззащитность, фашисты еще и еще раз прошлись над колонной, обрушивая на нее смертоносный груз. Затем они развернулись и взяли курс на запад.

Оглохшие и потрясенные, люди с проклятиями в адрес фашистов поднимались, возвращались к дороге. Среди воронок лежали убитые и раненые. На дороге горели машины. Некоторые из них прямыми попаданиями бомб были превращены в груды металла.

Мы с Кондаленко прошли вдоль своей колонны, чтобы определить наши потери. К счастью, они оказались невелики: одна машина разбита, другая повреждена. Люди не пострадали.

Расчистили дорогу, снова тронулись в путь. К вечеру были в Запорожье. На выезде из города решили заночевать. Здесь неподалеку, в поселке Южном, жили родители моей жены. Договорился с Кондаленко и поехал в поселок, чтобы повидаться с родственниками, а заодно узнать, нет ли писем от жены, которая направлялась в Саратовскую область. И какова же была моя радость, когда во дворе я увидел своего маленького Женю.

- Папочка приехал! - воскликнул он.

Из дома выбежала жена и бросилась мне на шею. Сбежались родственники, соседи.

На следующий день перед отъездом в Федоровку я сказал жене, чтобы вместе с сыном готовилась к эвакуации. Она не возражала. Собралась быстро. Вместе с семьями железнодорожников уехала эшелоном к берегам Волги, под Сталинград, и моя семья.

В Федоровке нам приказали передать оставшиеся истребители одному из авиаполков и убыть в поселок Буденновку, к Азовскому морю, на переформирование. [46]

За нами - Москва

«Ребята! Не Москва ль за нами?

Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали!»

И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

Мы в Бородинский бой.

М. Ю. Лермонтов

Поэзия волнует мое сердце издавна, с юных лет. Нет, сам я не пишу стихов: считаю, что для этого нужен особый дар. Однако читаю и перечитываю их с увлечением. Нравится мне лирика русских и советских поэтов. А более всего нравятся стихи патриотические, раскрывающие силу, отвагу и удаль нашего народа, его любовь к Родине. Такие стихи наполняют сознание возвышенными чувствами, зовут на подвиг в битвах с врагом, вселяют в душу уверенность в своих силах, в победе.

С книгами стихов я не расставался и в самое трудное для Отчизны время, когда сводки Совинформбюро то и дело приносили неутешительные вести. В минуты отдыха открою, бывало, томик, прочитаю стихотворение, и настроение становится иным. Не однажды читал я и стихи М. Ю. Лермонтова, которые не случайно поставил эпиграфом к этой главе. В те дни, когда немецко-фашистские войска, не считаясь с огромными потерями, ломились к Москве, строки «Бородино» словно бы обрели новый смысл. Да, мы готовы были умереть, но не отдать столицу нашей Родины врагу.

Трудной, невероятно трудной оказалась для нас, воинов-авиаторов, для всех советских людей осень сорок первого [47] года. Острой болью отдавались в наших сердцах вести об оставленных городах, о зверствах и издевательствах оккупантов над нашими людьми.

Мы с нетерпением ждали приказа о поездке на авиационный завод за новыми истребителями. Все мы - командиры и начальники, летчики, техники и механики - горели желанием поскорее вернуться на прифронтовой аэродром. И такой приказ поступил. В конце сентября мы погрузились в эшелон, состоявший из кое-как оборудованных для перевозки людей товарных вагонов, и уехали в один из городов на Волге. Полагали, что доберемся туда суток за трое-четверо. Но из-за бомбардировок путей и станций ехать пришлось значительно дольше. Слишком уж свирепствовала вражеская авиация, и оттого наше стремление поскорее получить новые истребители еще более усиливалось. Мы сумеем скрестить с фашистами наше оружие.