На всю жизнь - [32]
— Что с вами, товарищ? Вам плохо?!
— Плохо! — обморочным голосом ответил фотограф. — Я не успел перезарядить кассеты!.. У меня нет заряженных кассет!
Бессильно опустив руки, сгорбившись, стоял он возле своей «шарманки», и подбородок его с царапинами от неумелого бритья вздрагивал. Он знал, что нет ему прощения, — ему, жалкому человеку, неудачнику, испортившему эту удивительную, эту неповторимую минуту.
— Ну что же, товарищи! — сказал высокий военный, надевая солдатскую фуражку с крупной алой звездой. — Как говорится, по независящим от редакции обстоятельствам вкралась досадная опечатка… Не будем задерживать Владимира Ильича!
Но Ленин, пристально смотревший на фотографа, как будто не заметил того, что произошло. Достав из жилетного кармана часы на ремешке, он быстро взглянул на них и спросил:
— А сколько вам нужно времени, чтобы зарядить кассету?
— Мне?.. Минут… десять, — заикаясь ответил «наш корреспондент», и его изжелта-бледное лицо покрылось розовыми пятнами.
— Минут десять я еще побеседую с товарищами! — спокойно произнес Ленин.
Фотограф схватил пачку пустых кассет, коробку с пластинками и побежал, неловко вскидывая ноги в огромных валенках.
Он бежал, как лошадь, сорвавшаяся с привязи. Он бежал по длинному коридору, тыкался в двери аудиторий и бежал дальше. Ему нужна была темная комната, абсолютно темная комната, а солнце, на иждивение которого он перешел с сегодняшнего дня, светило с потрясающей, ослепительной щедростью.
Выскочив на лестницу, он взметнулся наверх, хватая ртом горячий воздух. Но трепещущие солнечные зайчики настигали его повсюду.
Сердце бешено стучало в горле, когда он домчался до последнего этажа. И тут он увидел, что на лестничной площадке стоит большой деревянный ящик.
Не раздумывая ни секунды, «наш корреспондент» рванул крышку. Какие-то толстые шланги лежали там, похожие на свернувшихся удавов, душно запахло резиной.
Он спрыгнул в ящик, и при этом его ударило крышкой по голове, но он не почувствовал боли.
Согнувшись в три погибели (вот, оказывается, что означает это ходячее выражение!), он быстро распечатал коробку с пластинками, схватил кассету, но тут лицо его исказилось, и он поспешно сунул коробку за пазуху: тонкий прямой лучик сумел пролезть и сюда — нашел какую-то дырочку.
Мимо проходила женщина с метелкой, должно быть, уборщица. Вдруг она вскрикнула, выронила метелку. Из ящика высунулся человек, чихнул и сипло сказал, облизывая губы:
— Товарищ, это я!.. Одну секундочку!.. Прошу вас… сядьте на крышку… здесь есть еще щелка, проходит свет!..
Женщина смотрела на него, округлив глаза.
— Товарищ, я вас умоляю, сядьте!
Женщина села на крышку, соображая, что это означает и не следует ли, опустив щеколду, сходить за комендантом.
В ящике слышалась какая-то возня, фырканье, потом сдавленный голос крикнул:
— Тетенька, откройте, я задыхаюсь!
Она встала.
Человек выскочил из ящика, как игрушка на пружине, покрытый пылью, сияющий.
— Абсолютный мрак! — крикнул он. — Спасибо, тетенька!
И побежал вниз, перескакивая через три ступеньки.
Деревья протягивали к солнцу еще не отогревшиеся голые коричневые лапы. На бульварах бесформенными кучами лежал снег, серый и ноздреватый, как губка. Ветер залихватски трепал отставшие от стен афиши. Водосточные трубы низвергали кусочки зеленоватого льда.
Человек шел по весенней Москве. Иногда он останавливался, разводил руками и улыбался. Редкие прохожие смотрели на него с удивлением.
Дома было гораздо холоднее, чем на улице. В насквозь промерзшей кухоньке с окном, забитым фанерой, пахло оттаивающей штукатуркой — единственный пока признак весны.
Он нашарил выключатель на стенке, и в темноте загорелась лампочка рубиново-красным огоньком. Здесь помещалась его лаборатория.
Фотокорреспонденты в светлых плащах, с красивыми кожаными футлярами через плечо опять, наверное, улыбнулись бы при виде такой лаборатории. Но уж теперь-то он никогда бы не поменялся с ними — ни за какие блага мира!
Он поставил на табурет ванночку с проявителем и долго дышал на него, стараясь согреть хоть немного. Руки у него дрожали, когда пластинка погружалась в жидкость. Присев на корточки перед табуретом, он осторожно покачивал ванночку. На поверхности ее колебались рубиновые волны.
И вот на молочно-белой эмульсии стал проступать отчетливый черный рисунок. Фотокорреспондент увидел знакомый контур большого лба, бровь, изогнувшуюся над прищуренным глазом, и вдруг громко запел своим простуженным, хрипловатым баском…
Утром он долго выбирал среди отпечатанных снимков самые отчетливые, без пятнышек и царапин. Наконец отложены были два наилучших. Медленно, точно смакуя каждое движение, он вложил их в конверт и старательно заклеил его.
Теперь оставалось написать адрес.
Чиркая с трудом загоравшиеся спички, он подогрел заледеневшую чернильницу, обмакнул перо и вдруг задумался, не отрывая глаз от конверта. Потом, улыбаясь своим мыслям, вывел печатными буквами:
«Ленину!»
Вот и все! Готов адрес!
Письмо с этим адресом можно опустить в любом месте земного шара — где-нибудь в Калькутте, или в Гренландии, или на острове Кипр, — и оно обязательно дойдет до своего адресата…
