На всех фронтах - [96]

…Во время рейдов нашего партизанского отряда по немецким тылам мне приходилось много видеть разрушенных и сожженных деревень и поселков. Проезжаешь, бывало, по улице такой деревни и видишь — вместо хат стоят одни печи с дымоходами. А вокруг этих немых свидетелей фашистского варварства лежат кучи глины и мусора, поросшие бурьяном. Нигде ни одной живой души. Стоит мертвая тишина — не в переносном, а в прямом смысле. Зрелище жуткое… Глядишь и думаешь: «Но ведь недавно в каждой хате жила семья, жили люди со своими радостями и горестями. Где они теперь? Лежат в земле или им повезло — успели уйти, укрыться в лесах, среди болот?..»

Вспомнив про это, я обратился к Василию Ключевскому, сидевшему рядом со мной, своему давнему другу, тоже радисту, с которым вместе прошел весь партизанский путь:

— Слушай, Вась! В каждом доме здесь жили сотни людей! А во всем городе, наверно, было не меньше миллиона! Где же они теперь? Неужели большинство из них лежит под этими кучами кирпича?

Ключевского, видимо, как и меня, растревожили руины города. Он со злостью изрек:

— Фашисты не люди, они потомки вандалов, а значит, вандалы двадцатого века! Но ничего, скоро Гитлерюге и всей его своре будет крышка!

Еще до войны в школе я слышал эти слова: «вандал», «вандализм». И хотя не знал их происхождения, они у меня ассоциировались с понятиями «бандит», «бандитизм». Поэтому сравнение моего товарища показалось мне очень удачным.

В это время заговорил сидевший рядом с шофером подполковник Литке, заместитель начальника связи нашего штаба. Он ехал с нами в одной машине, смотрел, как и мы, на развалины Варшавы и до сих пор молча слушал наш разговор. Было ему уже за сосок. Шикарные усы придавали ему молодцеватый, гусарский вид. Да и манера держаться у него была сродни гусарской: весельчак, общительный и доброжелательный, знаток множества историй и анекдотов. За это мы его очень любили. Между нами — совсем еще пацанами, хотя и с офицерскими погонами, и им, умудренным жизненным опытом кадровым офицером, не было того невидимого барьера, который часто существует между начальником и подчиненными. Мы к нему запросто и с охотой обращались с любыми вопросами, советами…

Когда подполковник услышал о сравнении фашистов с вандалами, заговорил:

— Эх, ребятки, не совсем оно так… Вы знаете, кто такие вандалы? — задал он нам вопрос. И не дожидаясь ответа, продолжал: — Вандалы — германские племена, которые в середине пятого века разграбили Рим и уничтожили многие памятники античной культуры. История их за это осудила. Но можно ли ставить знак равенства?.. Те разграбили Рим, а эти, вандалы двадцатого века, как вы их назвали?.. Фашисты разрушили, сожгли и разграбили сотни таких городов, как Рим, тысячи деревень! Гитлеровцы замордовали десятки миллионов ни в чем не повинных людей! Они педантично планировали стереть с лица земли саму историю государства Российского — Москву, колыбель Октябрьской революции Ленинград! А вот здесь! Посмотрите, что они сделали с древним польским городом Варшавой?! Ведь никакой военной необходимостью такое варварское планомерное разрушение не диктовалось! До войны в Варшаве проживало, если мне не изменяет память, около полутора миллионов человек. А сейчас? Почти не видно людей. Так что, братцы мои, между вандалами пятого и двадцатого веков знак равенства ставить никак нельзя. Масштабами и изощренностью злодеяний гитлеровцы далеко обскакали своих далеких предков! — закончил Литке. Он говорил, казалось бы, такие обычные, даже газетные слова, но они взволновали нас до глубины души и надолго врезались в память.

В Варшаве кое-где чудом сохранились отдельные жилые дома. Почти полностью уцелели Лазенки — район с прекрасными старинными дворцами, парками, прудами. В одном из этих дворцов поселились мы. Мы — это радисты Польского штаба партизанского движения.

Времени у нас свободного было много, хоть отбавляй. Мы, пока были не у дел, ждали отправки на новое задание и могли посвятить себя знакомству с Варшавой, а точнее, с тем, что от нее осталось. Сначала ринулись изучать Лазенки. Облазили все дворцы, обошли все уголки парков, осмотрели мосты, мостики, беседки, пруды и каналы. Внутри дворцов все было разграблено, разбито, загажено, испоганено… Все, что можно было увезти — картины, гобелены, мебель, — вывезли в Германию.

В эти дни все поляки, о чем бы ни шел разговор, обязательно сводили его к судьбе польской столицы. Всех одинаково волновала эта проблема. Одни говорили, что нужно заново отстроить Варшаву на этом же месте. Они горячо доказывали, что Варшава — это символ польской нации, это польская история, что в ней олицетворяется все глубоко национальное, патриотическое. Другие предлагали построить новую столицу на совершенно пустом месте. Третьи считали, что главным городом польского государства должен стать город Краков, бывший уже когда-то столицей Польши.

Всем этим спорам вскоре враз был положен конец. Однажды врывается к нам в гостиницу офицер партизанского штаба поляк Збышек Зайда и радостно объявляет:

— Метэк, хлопаки! Ест решение наше́го жонду, цо Варшава останется глувным мястом Польски! Я тэму дуже радый!