На всех фронтах - [76]

Миновали зону радиуса действия советских истребителей. Майор облегченно вздохнул и произнес:

— Берите управление на себя. Надо перепроверить расчеты по бензину.

Я вставил ручку в гнездо, закрепил педали и осторожно повел самолет по горизонту, внимательно следя за компасом.

Через некоторое время я почувствовал, что майор осторожно корректирует меня. Наконец он оторвался от расчетов:

— В пределах нормы. Мне показалось, что с бензином у нас швах. Идем на дальнюю авиабазу.

При подходе к базе мы увидели на взлетной площадке двухмоторные бомбардировщики «Дорнье-215». Это было как нельзя кстати. Разумеется, стартовый персонал был занят ими и наша посадка на краю аэродрома будет не замечена.

Майор буквально «притер» самолет к земле. Мы отрулили в самый отдаленный пустой угол, выключили мотор. Теперь начиналось самое главное.

Майор огляделся, вблизи никого не было. Он снял куртку, чтобы виден был его Железный крест и майорские погоны, внимательно посмотрел в зеркальце, извлек откуда-то фуражку, пристегнул шлем с очками к поясу, напомнил мне, что открывать огонь из спаренных пулеметов только в том случае, если он снимет фуражку. В остальном действовать по обстоятельствам…

Я уже в который раз проверил пулеметы, внимательно осмотрел ленты, попробовал турель, поставил триммеры на взлет.

Майор шел спокойно, как у себя дома. Я искренне восхищался его выдержкой, умением себя вести в любой обстановке. Вдруг у меня под ногами раздался чей-то голос:

— Господин унтер-офицер, ну как там на фронте?

Сердце остановилось… Я со страхом посмотрел вниз и увидел какого-то моториста. Он приветливо улыбался. Я что-то промычал и опустился в кабину, лихорадочно соображая, что делать.

— Господин унтер-офицер, а ваш майор, вероятно, большой начальник? Вы давно с ним летаете? Я всего две недели на фронте. Интересно все. Как вы думаете, война скоро кончится?

— Вряд ли, — буркнул я и испугался собственного голоса.

— А почему? Наши к Днепру скоро выйдут… Кончится война, поеду в Тироль, буду опять работать с туристами. Интересно. Разные люди, красивые женщины. Шик!

Молчать дальше было нельзя, а страх за произношение сковывал мысли. Уж не знаю, как это случилось, я выдавил из себя одну из заученных фраз:

— Слушай, приятель, у вас не найдется патронов под мои пулеметы? Понимаешь, встретили истребитель, ну и поистратился…

— Чего-чего, а этого у нас хватает…

Не прошло и пяти минут, как он приволок пару ящиков снаряженных лент. Я, не отрывая глаз от диспетчерской, за дверью которой скрылся майор, втащил ящик в кабину.

Вдруг дверь отворилась, вижу… майор вынимает носовой платок, поднимает руку к фуражке, берет ее за козырек… Расстегиваю кобуру, выхватываю парабеллум, но рука медлит. Моторист доверчиво смотрит на меня своими добрыми голубыми глазами. Стрелять в человека… страшно в первый раз. Щелкнул предохранитель, я еще раз взглянул на майора и увидел, что тот нарочито натягивает фуражку на уши, показывая тем самым, что все в порядке. У меня вырвался вздох облегчения. Моторист замолчал. Он удивленно смотрел на мое побледневшее лицо, не подозревая, как близка была его смерть.

Майор подошел к самолету. Моторист вытянулся.

— Вам что здесь надо?!

Моторист щелкнул каблуками и скрылся. Как я потом узнал, в диспетчерской майор попросил бензина дозаправиться под тем предлогом, что его молодой штурман потерял ориентировку и за это по правилам ему грозит служба в пехоте. Неписаные законы авиационного товарищества не могли допустить этого. Тем более что об услуге просит столь заслуженный пилот. При большом расходе горючего на авиабазе для бомбардировщиков 300—400 килограммов было пустяком. Майор договорился, что диспетчер не станет посылать телеграфное уведомление о посадке и списании бензина с части. Стоило только послать в отдел перелетов такую телеграмму, как немедля приказали бы арестовать экипаж до выяснения.

Через полчаса пришел бензовоз. Заправили нас, что называется, «под пробки». Шофер козырнул и попросил расписаться. Самое трудное было позади. Подходила пора обеда, мы вытащили бортовые коробки с едой, вкусно приготовленной Прасковьей Никитичной, и уселись есть. Бутерброды запивали молоком, которое специально накануне привез Соловьев из деревни. Майор аккуратно завернул остатки еды в парафиновую бумагу и, не говоря ни слова, полез в свою кабину. «Да, с ним не поговоришь», — подумал я. А мне так хотелось рассказать обо всем, что пережил. Меня буквально распирало от сознания, что моторист не распознал во мне русского. Но майор был занят своими нелегкими мыслями. О чем он думал в этот момент? Может быть, ему взбудоражил душу этот аэродром, работающий, судя по взлетам и посадкам, как мозеровские часы. Может, быть, ему захотелось сесть в «Дорнье-215» или выкинуть что-нибудь этакое на «Мессершмитте-109». Конечно, он был прежде всего летчиком, а не разведчиком, этот неразговорчивый наш немецкий друг.

— Я доволен вашим поведением и вашей предусмотрительностью, — обернувшись, сказал он.

Похвала была мне приятна. Я вытянулся в кабине и щелкнул каблуками на немецкий манер. Майор улыбнулся.