На всех фронтах - [72]

От неожиданности я вытянулся, не зная, что сказать. Потом махнул рукой, мол, отвяжись ты, вбежал в комнату, быстро переоделся. Схватил кожаную куртку и бегом помчался к комиссару. Тот стоял рядом с майором. Верочка переводила их разговор. Говорили явно обо мне.

Майор искоса глянул на меня и, улыбнувшись, сказал:

— Не обижайтесь, но впредь я с вами буду поступать так, как это принято в люфтваффе. Вы меня многим обяжете, если избавитесь от вашей русской привычки видеть в своих офицерах старших товарищей. Поймите меня правильно, все это может стоить нам головы. Вам хотелось бы потерять ее таким глупым образом?

— Нет!

— Не просто нет, а никак нет, герр майор!

Вежливый, но непререкаемый тон начальника всегда обезоруживал меня.

— Никак нет, герр майор!

Немец остался доволен ответом. По дороге к самолету он показал, как стоят по команде «смирно», как должна быть надета пилотка, с каким почтением я должен следовать за ним, и вообще началась в полном смысле слова дрессировка. Невольно вспомнилось то, что нередко мои закадычные друзья по училищу называли муштрой, которой, по их мнению, я злоупотреблял в эскадрилье.

Мы расчехлили самолет. Это был тот знаменитый полутораплан «Хеншель-126», который впоследствии приобрел кличку «костыль». Майор охотно рассказывал обо всем, что меня интересовало. Мое плохое знание немецкой авиационной терминологии порою заставляло его дважды объяснять что-либо, но он не раздражался. Я залез в свою кабину. Вертанул турель, каким-то наитием понял, как перезаряжается спарка пулеметов, уперся в наплечники и резко перебросил пулеметы с борта на борт. Щелкнул тумблером радиостанции, переговорного устройства. Хоть и небольшой был опыт, но любовь к авиационной технике в училище сделала свое дело.

Майор молча следил за моими действиями. А я, забыв об обидах, о дисциплине — обо всем на свете, по-мальчишески упивался видом новой техники. И, когда первое любопытство было удовлетворено, я крикнул майору:

— Герр майор, отличнейшая машина. Только пулеметы слабоваты. Сюда бы наши ШКАСы. Из этих пехотных тыркалок только по воронам стрелять. — Майор молчал. — А как на взлете триммер работает?

Он влез на крыло и спросил:

— Управлять самолетом учились?

— Нет, конечно, но после войны непременно пойду летчиком в ГВФ. Я ведь до военного училища на первый курс дирижаблестроительного института имени Циолковского поступил. А нас всех в военные училища послали. Чувствовали, что война с вами будет.

Майор замолчал. Я почувствовал, что сказал не то, что надо, и поспешил добавить:

— Прогревать начнем, а?

Мотор фыркнул и загудел.

К крылу подошел Соловьев и махнул майору. Тот сбросил газ, выключил зажигание. Легко спрыгнув на землю, он впервые улыбнулся при виде моих взъерошенных волос и счастливых глаз.

Майор и Соловьев ушли. Я протер потеки масла, закрепил капот, привычным взглядом окинул подкосы, шасси и, распевая: «Там, где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится, угрюмый танк не проползет, там пролетит стальная птица», — направился к избе.

Ели молча, думая каждый о своем. А когда солнце выглянуло из-за горизонта, в избу ввалился огромный автоматчик. Буркнув «Здрасте!», он взял миску, наложил себе каши с мясом, сел в угол, быстро позавтракал и полез на печь. Буквально через считанные секунды оттуда послышался его громкий, раскатистый храп.

Майор подвинул к себе Стакан с кофе и, посмотрев на меня, сухо сказал:

— Впредь не петь никаких советских песен. — Слова его звучали категорично, как приказ. — Я научу вас нашим. И вообще, поменьше говорите на русском языке.

Первое задание было не таким уж сложным. Надо было просмотреть линию железной дороги и вернуться над степным шляхом домой.

Я разложил карту и стал прокладывать курс, делая необходимые пометки. Настроение было прекрасное. Ко мне подошел майор, взглянул на проложенный курс и, не удостоив меня взглядом, произнес:

— Вот здесь перелетать фронт нельзя. Заметят, что мы рано утром возвращаемся из русского тыла. Невольно у постов наблюдения возникнет вопрос, кто мы. Уверяю вас, через час в центре постов станет ясно, что здесь что-то нечисто, и будет отдан приказ истребителям затребовать у всех самолетов нашего типа пароль «Я свой самолет». Подумайте лучше…

Я виновато моргал глазами, понимая всю несерьезность своего решения.

Конечно, откуда мне было знать, где летать на бреющем, чтобы не получить пулю от своей или вражеской пехоты. Палят ведь сдуру, со страху, да и вообще перепутать не мудрено. Пехота тогда скверно разбиралась в типах самолетов. Так что прокладка курса, поначалу казавшаяся мне плевым делом, несколько раз была подвергнута строжайшей критике. Вероятно, со стороны я выглядел смешно. Комиссар и Соловьев переглядывались, майор высокомерно наблюдал за тем, как я перекладываю курс. В руках у Верочки звонко сломался карандаш. Я вздрогнул. Она, глядя на меня, со вздохом сказала:

— Если на вас нападут советские истребители, не забудьте пароль: «Киржач». Поставьте фиксатор на волну взаимодействия, чтобы быстро переключиться.

Все кончилось тем, что майор тихонько сдвинул меня в сторону, провел одну линию, потом другую и произнес: «Остальное как у вас. Считайте!» — и он подвинул мне штурманскую линейку. Принятие части моего предложения несколько подбодрило меня. Верочка улыбнулась. Майор стоял позади меня, внимательно сверяя правильность учета магнитных склонений, промера расстояний. По общему времени полета выходило, что бензина будет в обрез, и я неуверенным голосом заметил: