На всех фронтах - [56]

— Нет, вы — строевой командир или сестра милосердия?

— Успокойтесь, товарищ сержант Шапкина, — стараясь быть серьезным, назидательно сказал Батов. — Вам вредно сейчас волноваться.

— Офицер должен быть впереди, а не в обозе на последней повозке!

— Да разве ж можно с офицером так разговаривать, Верочка? — подал голос Михеич. — Ты не забывай и о рангах.

На Батова последние слова Верочки и особенно тон, которым они были сказаны, подействовали как ледяной душ.

Ему и на самом деле показалось, что он чуть ли не умышленно попал на эту последнюю повозку в обозе. И тут же вспомнились слова Юры Гусева: «Роковой ты человек, Лешка». Роковой или не роковой, а дознайся об этом путешествии Крюков — опять хлопот не оберешься. Снова начнутся подозрения, намеки, расспросы…

Батов погрустнел и замолчал. Он с тоской посмотрел на Верочку и повернулся лицом вперед. Теперь замолчали все, каждый думал о своем.

Верочка сердится уже не на Батова, а на свой язык. Слова всегда выскакивают раньше, чем она успевает подумать. Сейчас ей жалко Батова и немножко себя.

А думы Михеича по Украине бродят. Есть у него дочка. Такая же шустрая, как Верочка. И по возрасту такая же. До войны в Днепропетровске училась. Есть сын, на год помладше. Тоже уехал из дома на курсы. Да еще две дочки есть. Все они собрались теперь в родном селе возле матери. Об этом ему написала Марфа, жена. Первое письмо от нее недавно получил. После оккупации кое-как разыскала.

Есть у него еще сын, самый старший, Степан. Да есть ли он? Марфа пишет, что ушел в армию вскоре после него, Михеича. Ни одного письма от него не получили… И бродят мысли старого солдата по Украине, вертясь вокруг родного колхоза, который представляется таким, каким был до войны. А Марфа пишет, что узнать его невозможно — все погубили фашисты. Теперь заново отстраиваться начали.

И бегут мысли Михеича по необъятной фронтовой шири в поисках сына, родной кровинки. Может быть, потому у него и к Батову появляется какая-то отцовская теплота. И эти чужие молодые люди начинают казаться родными детьми.

…Внезапно сзади, совсем близко, раздался автомобильный сигнал. Мимо повозки, обогнав ее, проскочил старенький ЗИС с цистерной.

Батов досадует: как не расслышал приближения машины! С ней бы можно очень скоро догнать своих. Ясно, что машина с горючим для танков идет. Но раз прошла одна — может пойти и другая. Следующего такого случая пропускать нельзя.

Батов снова поворачивается к Верочке, решает: если появится машина, он издали заметит, а когда подойдет — остановит.

«Ага, — думает Верочка, — повернулся. Может быть, он не очень обиделся?.. А если бы мне так сказали, как я ему, — обиделась бы? Конечно! Я бы рассердилась…»

— Михеич, вы хорошо запомнили название конечного пункта? — спросил Батов.

— Чего ж бы я его запоминал. У вас же карта есть, и все пункты в ней обозначены.

— Но ведь когда не было меня, вы ехали и без карты.

— Тю, язык до Берлина доведет… Освал, чи как его там?

— Освальд, — уточнил Батов. — Неправильно спросите — неправильно и ответят.

— Лишь бы до фрица не попасть, а так все равно в своей армии будем.

Это он только так говорит, а сам понимает, что говорит неправду. Оторваться от своей части, от старых боевых друзей не легче, чем от родной семьи. Все это знают. И Михеич хорошо знает, а сказал так, чтобы оправдать свою забывчивость. Он ночи спать не будет и расспросит всех и запомнит все, а своих найдет непременно.

Батов выскочил из повозки, остановился посреди дороги, поднял руку.

— Чего вы надумали? — сердито крикнул Михеич. Верочка приподнялась на локтях и тоже недоуменно посмотрела на Батова.

Машина поравнялась с повозкой. Затормозила. Из кабины высунулась вихрастая голова с курносым рябым лицом.

— Куда едешь? — спросил Батов.

— Военная тайна, — бойко отрапортовала голова, весело улыбаясь и сильно окая.

— А чего везешь? — решил Батов до конца разыграть общеизвестную военную присказку, начатую шофером.

— Снаряды танкистам, — хохочет тот от удовольствия, что шутка понята.

— Да ведь ты же тайну выдал!

— Братьям-славянам такую тайну выдать можно. А фрицы сами догадаются, ежели к ним попадешь, — все так же смеется голова и открывает дверцу кабины. — Садись, лейтенант, живо докачу. Отстал, что ли?

Шофер говорит очень быстро, захлебываясь лавиной слов.

— Счастливо добраться! — машет Батов рукой Михеичу и Верочке, становясь на подножку.

Машина тронулась. Шофер проводил внимательным взглядом повозку, оставшуюся за бортом.

— Девка-то вроде того… Заревела.

— Какая девка? — не понял Батов.

— Ну, да в повозке-то. Уж забыл, что ли? Поди, окрутил да укатил.

— Нет, не окрутил, — вздохнул Батов. — Контужена она. Никто ее не окрутит.

— Хоро́ша, видать, девка.

Машина быстро бежит, оставляя километр за километром. Проехали деревню. Дорога приподнялась на небольшой холм и вильнула вправо, спускаясь по склону и теряясь в полях. Земля парит под солнцем, сошедшим уже с полуденной высоты. Ни одного пахаря, ни единого сеятеля не видно. Пусто. Свежий ветер врывается под открытое лобовое стекло и свободно вылетает в боковые окна, приятно путаясь в волосах на затылке.