На всё село один мужик (сборник) - [21]

И вот – едет забирать его в город. Степан Онуфриевич сразу же вспомнил о петухе. А его куда девать? Соседке разве что отдать, чтобы до весны подержала? Она-то согласится, женщина хорошая. А когда вернется из города с цыплятами, а он вернется обязательно, тогда и заберет назад, чтобы водил свой куриный хоровод. Армии без командира не бывает.

Пока Степан Онуфриевич ждал сына, о многом передумал. Однако так и не решил твердо, ехать ему в тот город или нет. Там же, рассуждал он, зимы не будет. И как это он раньше не подумал об этом?! Ну и в самом же деле оно так. В квартире всегда – круглые сутки – тепло, Онуфрий с женой и дочкой живет на седьмом этаже, там и снега даже в окно не увидишь, не говоря уже о чем-то другом. Так и просидишь в тепле – как в Африке той. Да и от скуки умрешь. С одной стороны, хорошо, что сын и сноха проявляют заботу о нем, а с другой – вычеркнешь зиму из жизни. Тут же поутру надо и тропинку почистить от снега, и посмотреть, чтобы крыша не провалилась под его тяжестью, и в сад сходить надо поинтересоваться, как там деревья зимуют. Теперь зайцы ожили, голодны, то более молодые деревья могут и погрызть, хотя и обвязал еловыми лапками. А навалит снегу, как в прежние годы, то белякам будет где пировать: достанут, и делать нечего, крону. Прыгнул на сугроб – и лакомься сладенькими веточками. А вдруг у соседского мальчугана Мишутки конек затупится? Кто ему наточит его? Бабка Настя разве? Отец мальчика где-то собакам сено косит, а мать спилась, неделями дома не бывает.

Петух по-прежнему топал по двору, сплошь расцветил своими лапками свежий снежок. Он, похоже на то, чувствовал что-то неладное, потому привязался к хозяину: куда тот, туда и он. Только в дом не шел, понимал, туда ему нельзя, хотя, когда были в этом году самые крепкие морозы, и ночевал несколько раз он в прихожей, где хозяин поставил для него лукошко, однако петух облюбовал себе тогда место на спинке стула. Чем не насест? Теперь же, когда морозы спали, отлегли, он знал, где его место. Разумный все же он, петух. Поэтому и берег его Степан Онуфриевич.

Когда на мосту показалась наконец легковушка сына, сердце Степана Онуфриевича застучало чаще – готово было, казалось, вырваться из груди. И чтобы успокоить себя, он взял на руки петуха, погладил его сизо-красный гребень и сказал довольно громко и бодро:

– А мы так и скажем ему, Онуфрию: никуда мы не поедем, ведь там, в городе, зимы не будет… Так и скажем ему… Сын у меня умный… Он все же должен нас понять… Нам хорошо там, где есть зима. Особенно такая, как в этом году: морозная и снежная… Давно такой зимы не было у нас… Ну что ж, пошли встречать Онуфрия… К калитке пошли… Так и скажем ему… С тобой, Петя, и мне не страшно. Веришь? Все же – вдвоем… Поставим, поставим Онуфрия перед фактом: давай, скажем, нам зиму, тогда поедем. А где он возьмет ее в том городе? Пэк-мэк, и – руки вверх, и сдался!.. Ведь зима тут, где мы живем… А в городе зимы не будет… Не-а…

Столб

– Приехали. Приехали, столб, мы с тобой. Конечная остановка. Твоя и моя. Дальше транспорт не идет, – Степан устало свалил столб на землю, распрямил спину, на которой нес, едва ли не упираясь носом в дорогу, деревянный столб-указатель, на прикрепленной к которому жестянке было написано черной краской: «Круглица». – Полежи пока. Отдохни. Настоялся. А все же у тебя неплохое занятие было, а? Не просто стоял – людям показывал, где наша деревня… где Круглица. Как милиционер на городских перекрестках. Туда, туда, граждане, шуруйте. К Степану… к Mapycе… к Лидке… Ну что, встанем? Или полежишь еще? Ну, полежи, полежи. Земля теплая. Я тоже посижу. – Он сел на столб. – Тебе вот, как другу, откроюсь: сегодня также выпил рюмашку… чуток. – Дохнул на столб. – Слышно? Есть немножко, не защищай меня, не заслужил. Вчера же зарекся: все, Степан, перекрываю доступ дурмана этого в свой организм, а проснулся – хочется невмоготу, аж в середке все скрипит, как в старой телеге. Так приспичило, как будто за угол иной раз… И не победил себя – допил, чтоб ей, холера ясная, всю жизнь икалось… допил, ага, что со вчерашнего в бутылке осталось. Хотя у меня запас имеется. Спрятал надежно. От себя, получается. На черный день спрятал. А живут же люди и не пьют, стервецы! Они что – из другого места на белый свет повылезали? Так нет же! Такие же. Послушай, а может, мне и в самом деле бросить? Что скажешь? Тебе, говоришь, все равно. А мне – нет. Но это мы подумаем, столб. Повыше голову. Хотя что тут думать! Все – бросаю! Раз и навсегда! Кранты! Еду в больницу, беру рецепт… поглотаю таблетки, так и быть. Но только же ты, столб, – ша! Hи слова про это. А то разнесут. Люди такие. Хотя если у них аппендицит вырезают или грипп пристанет, – я сочувствую по всем правилам. Все: не пью! Дай пять! – Степан притронулся рукой к столбу. – Сейчас, сейчас я тебя, так и быть, перенесу на новое место. Хватит там одному стоять в белом свете. Поближе к людям будешь… Поближе к народу…

Степан не заметил, когда к нему подошла Маруся, он только услышал ее сиплый старческий голос – из-за спины она не без улыбки спросила: