На войне я не был в сорок первом... - [5]

— Вот так, брат мой, — сказал он серьезно.

— Какие же тайны? — сразу спросил я.

— Не будь наивным ребенком. Ты еще должен пройти испытательный срок.

Он приложил палец к губам и прислушался. По коридору топали чьи-то ботинки. В комнату вошел Андрейка Калугин и подозрительно уставился на нас.

— Ты чего? — спросил я как ни в чем не бывало.

— Какие-то вы странные, — сказал Андрейка.

— Думаем, как отомстить Косому, — соврал Воронок.

— Трепачи. Он вас обоих скрутит, — сказал Андрейка и, сладко зевнув, начал раздеваться.

— Всю ночь вкалывал, — шепотом сказал я Сашке. — Прямо двужильный какой-то.

— На твоем станке патрон не в порядке. Бьет. Учти, — ска­зал мне Андрейка и завалился на боковую.

— Учту, — сказал я.

Это не станок, а горе горькое. Всегда в нем что-нибудь не в порядке. Другого такого «драндулета», наверное, во всей Мо­скве не найти. В мирное время его вообще полагалось бы в металлолом отправить.

— Переходи-ка в слесарную группу, — посоветовал мне Сашка, — всегда вместе будем.

— У меня же спецзаказ, — обиделся я. — А у вас все но­вички. Еле-еле напильниками шаркают. А мы для фронта работаем.

— Тогда я в токари перейду, — решил Воронок, — я тоже хочу для фронта работать.

— Вряд ли переведут, — сказал Андрейка, — наша группа старая. Возиться с тобой некому.

— Меня переведут, — со значением сказал Воронок, — сего­дня же пойду к замполиту Чернышу.

И что бы вы думали? На другой день Сашка появился в на­шей группе. Девчонки сразу зашушукались: «Воронков. Во­ронков...»

Он уже успел очаровать их на субботнем концерте. Я заме­тил, что даже Рая Любимова выключила мотор и, сделав вид, что ей позарез необходимо заточить резец, прошла мимо Сашки царственной походкой, обдав его голубым пламенем своих не­обыкновенных глаз.

Сашка довольно хмыкнул и проводил Раю заинтересован­ным взглядом. Руки у меня сами сжались в кулаки. Не будь он мне названым братом, я на всю жизнь возненавидел бы Сашку с этой минуты. Не люблю пошляков. А в том, как смо­трел он ей вслед, было что-то нехорошее.

... Борода сказал Сашке, повертев перед очками какую-то бумажку:

— Тут явная ошибка, друг мой... В мою группу сейчас нет приема.

— Нет правил без исключений, — нахально улыбнувшись, сказал Сашка.

— Подождите здесь, надо выяснить, — пробормотал Борода и засеменил к двери.

Сашка подмигнул мне и подошел к станку Раи Любимовой.

— Вам бы в кинофильмах сниматься, — произнес он изби­тую фразу, которую Рая слышала до него десятки раз.

Вот сейчас она срежет его, как срезала многих из нас. Помню, как-то я сказал Рае комплимент. Сравнил ее волосы с расплавленным золотом. Она рассмеялась и сказала Таньке Воробьевой:

— А ведь этот Сазонов на рыбу похож. Чешуйчатое лицо у него какое-то, а?

Я покраснел тогда, как вареный рак, и слышал, как Танька укоризненно выговаривала Рае:

— Зачем ты с ним так? Он парень хороший, стихи пишет.

— Тоже мне поэт! Он и за станком-то без подставки не может работать.

В общежитии я долго рассматривал свое лицо в круглом карманном зеркальце. Ну, курносый. Ну, глаза не так, чтобы очень. Но где же тут чешуя? Просто немножко чумазый. Так ведь с каждым бывает. На то мы и рабочий народ. Обидела меня Рая, очень обидела. Впрочем, я в тот же вечер перестал на нее сердиться.

Знаю, что злорадствовать плохо, тем более, когда дело ка­сается названого брата, но сейчас я в душе злорадствовал. Держись, Воронок!

— Жаль, что вы не режиссер, — протяжно сказала Рая Сашке.

— У меня там много знакомых, — небрежно бросил Воро­нок, — при случае могу замолвить словечко.

«Там...» Смех, да и только.

— Правда? — оживленно спросила Рая. — Тут кругом такая серятина, такая серятина.

— Да? — спросил Сашка и снова незаметно подмигнул мне. — Пожалуй, и в самом деле эта атмосфера не для вас. Мы — люди искусства, не так ли? Впрочем, еще поговорим.

Он кивнул ей и пошел навстречу Бороде. Мастер наш похо­дил в эту минуту на взъерошенного козла. Видно, ему при­шлось выдержать нелегкий разговор с директором. Он швыр­нул бумажку на свой стол и сказал Сашке:

— Прикрепляю вас к Андрею Калугину. Но не представ­ляю, как вы сумеете догнать моих ребят. Они уже настоящие токари. Вам до них далеко.

— А к Сазонову нельзя меня прикрепить? — спросил Во­ронок.

Мастер затряс бородой. Казалось, еще мгновение — и он за­блеет, как настоящий козел.

— Вас понял, — торопливо сказал Сашка.

Это было его любимое присловье. Он запомнил эти слова, посмотрев какой-то фильм о летчиках.

... Мы с Сашкой любим говорить по душам. Ведь мы назва­ные братья. Мне, например, не нравится напускное Сашкино нахальство, его бесцеремонность в обращении с Раей Любимо­вой. Я откровенно сказал ему об этом.

— Много ты понимаешь, — обрывает меня Воронок, — про­сто я люблю разыгрывать людей. Особенно взрослых. Они, взрослые, воображают, что им одним все на свете известно и понятно. Чепуха! По-моему, человек в четырнадцать лет уже вполне созревает, как самостоятельная личность. И разбирается в жизни ничуть не хуже иных взрослых.

С этим спорить, конечно, не приходится. Я, например, под всеми сегодняшними мыслями готов подписаться хоть через сто лет. И мое отношение к Рае Любимовой не изменится никогда в жизни.