На войне. В плену - [9]

Сам раненый, командир 4‑го батальона подполковник Красиков еще был при батальоне и только по настоянию командира полка, узнавшего от врача о серьезности его ранения, сдал командование 4‑м батальоном капитану Гедвилло, командиру 15‑й роты, и был эвакуирован в полевой госпиталь.

Этот храбрый офицер впоследствии был в боях еще раз ранен и затем убит. Вечная ему память!

Продолжаю: подполковник Красиков доложил командиру об отбитии атаки немцев в конце боя и о вывозе трех орудий с поля боя. Полковник Отрыганьев благодарил и хвалил роты за первые молодецкие действия в бою. Как приятно было выслушать эту похвалу из уст любимого командира! Я видел, как сияли лица солдат моей роты и особенно подпрапорщиков и унтер-офицеров. После ухода командира полка шутки и буйное веселье все время до выступления царили в роте.

Но высшее начальство, оказалось, было сильно недовольно исходом боя. Был получен приказ командующего Первой армией генерала Ренненкампфа с угрозой предать полевому суду тех командиров полков, кои не удержали уже занятые в бою позиции, если сегодня же не овладеют ими снова.

Приказ командира корпуса генерала Епанчина определенно указывал начать немедленно наступление и взять Герритен, Допенен – Будветчен.

Итак, после обеда 27‑я дивизия двинулась вперед со всеми мерами охранения. Каково же было наше общее изумление и радость, когда при продвижении вперед мимо мест вчерашнего боя мы противника не нашли! Прошли все местечки, в том числе и Герритен, – немцы пропали!

Мы видели на поле еще не убранные трупы убитых, наших и немцев. Особенно ужасное зрелище представлял участок к югу от местечка Иогельна, где вчера разыгралась катастрофа со 105‑м полком! Убитые лежали вперемешку, и русские, и немцы. Здесь же лежали убитые офицеры 105‑го полка во главе со своим храбрым несчастным командиром! Несчастный благодаря вине высшего начальства – штаба корпуса, который – это точно установлено – мог и не дал знать, что 40‑я дивизия отстала, и тогда полковник Комаров не принял бы немцев за русских на нашем левом фланге…

Кто знает?.. Быть может, тогда гораздо выгоднее для нас окончился бы этот первый бой?

Между прочим, убитый полковник Комаров лежал без сапог. Значит, уже появились проклятые «шакалы», которые под прикрытием ночи грабили убитых!

Когда мы проходили Герритен, кто-то заметил на одном ветвистом густом дереве привязанное высоко кресло; оказывается, здесь 4 августа сидел во время боя наблюдатель и корректировал стрельбу артиллерии, как нам сообщил немецкий пленный унтер-офицер.

Жителей в местечках и усадьбах совершенно не было, но видно было, что они бежали недавно. В домах мы заставали еще теплую плиту, еще не остывшее жаркое, неоконченную на швейной машине работу; гуляющих около домов лошадей, коров, свиней и много домашней птицы, которая и попадала тогда в ротный котел!

Вообще, во время первого нашего наступления в Восточную Пруссию, помимо сытного, обильного в то время казенного довольствия солдаты питались гусями, индюками и свининой в разных видах!

Между прочим, в походе до первого боя, многие (из запасных) солдаты моей роты, как доложил мне фельдфебель, легкомысленно растеряли свой шанцевый инструмент, и в первом же бою за это некоторые из них и поплатились, когда на остановках цепи нечем было вырыть себе укрытие… И вот теперь, после Сталупененского боя, на походе, я увидел, что все солдаты несут не только малые, но и большие, тяжелые, для полевых работ, лопаты, забранные в немецких усадьбах!

6 августа 27‑я дивизия продвигалась вперед без боя. Только вечером была перестрелка нашей разведки с немцами; сторожевые аванпосты их были обнаружены на реке Роминтен. Итак, немцы после Сталупененского боя отскочили за реку Роминтен.

Когда мы пришли в деревню Ентзунен, устроились по сараям на ночлег роты. Зная, что скоро предстоит бой, мы, ротные командиры, отправились в штаб полка сдать казначею казенные деньги, какие были у нас на руках.

Вспоминаю в этот вечер своего друга капитана Трипецкого, командира 9‑й роты. Это был опытный командир роты и в то же время страстный любитель музыки и выдающийся скрипач. Подружились мы с ним в годы молодости, и дружба началась на почве любви к искусству. Когда я устраивал в полку (стоянка была в глухом местечке Олита Виленской губернии) любительские спектакли и литературно-музыкальные вечера, Митя Трипецкий с большим успехом выступал, играя на скрипке. Мы жили тогда на одной квартире, и я всегда, как зачарованный, слушал его бесподобную игру. Потом мы расстались. Я перешел в другой полк, спасаясь от Олиты, и вернулся в полк, когда он уже стоял в Вильно. Митя женился по любви на вдове с двумя дочерьми-подростками, которых полюбил, как родных. Наша дружба возобновилась.

Печальный и грустный шел он теперь со мной из штаба полка к ротам. Совсем стемнело. Вдали, где-то далеко, слышалась канонада и стояло огромное зарево от пожара: немцы-жители сами поджигали дома, чтобы зарево пожара указывало их армии путь нашего наступления. Митя Трипецкий с волнением говорил мне, что ничего хорошего для нас из этой войны не выйдет. «Немцы победят, а меня, – сказал он, – убьют!» Я старался его успокоить, но ничто не помогало… Очевидно, предчувствие близкой смерти его не обманывало!