На войне как на войне (сборник) - [38]

— Огонь! — скомандовал Сократилин, уперся плечом в карабин, тщательно прицелился в темного согнувшегося немца и выстрелил. Солдат продолжал бежать. Сократилин выстрелил еще раз. Автоматчик покачнулся, попятился и упал. Теперь Сократилин целился в длинного немца. Он бежал впереди всех и, как палкой, размахивал автоматом. Богдан выстрелил, и тот выронил автомат и стал медленно, словно ему ударило по ногам, садиться… Сократилин пускал пулю за пулей. Он так увлекся, что забыл, что у него есть взвод, что он командир и должен в первую очередь руководить боем. Он вспомнил об этом, когда потянулся за третьей обоймой.

Могилкин стрелял часто, но, прицеливаясь, закрывал оба глаза.

— У меня левый глаз не прищуривается, — пояснил он Сократилину.

— Стреляй не прищуриваясь, дурак!

Могилкин не стал прищуриваться, но стрельба от этого не улучшалась. Учитель словесности Попов не столько стрелял, сколько протирал очки. Татарин Кугушев вел себя так же спокойно, словно он был не на поле боя, а на учебном стрельбище Осоавиахима. Он деловито щелкал затвором, деловито целился и пел свою песню без слов. Круглоголовый пулеметчик бил фашистов короткими очередями и напропалую ругал командира взвода, и ротного, да и себя за то, что мало прихватил патронных дисков. Левцов горячился, часто мазал. Костомаров-Зубрилин сидел на дне щели и плевался кровью. Пуля насквозь пробила ему обе щеки. Расчет «максима» заслуживал всяческой похвалы. Пулемет работал, как хорошо налаженная молотилка. Немцы несли огромные потери, но продолжали атаку. Бежали, стреляли, падали, вскакивали и опять бежали. Уже отчетливо были видны их черные мундиры, растрепанные волосы и искаженные злобой лица.

— Они с ума сошли! — крикнул Богдан, и ему стало так страшно, что потемнело в глазах.

Толпа немцев — человек пятнадцать рослых парней с закатанными рукавами — бежала прямо на позицию Сократилина. Уже были слышны их топот и тяжелое дыхание.

— Пулемет! Пулемет! Стреляйте же! — заревел Сократилин.

— Сейчас, ленту перезаряжаем!

Ручной пулемет вдруг тоже смолк.

— Эсэсовцы… Конец нам, — выдохнул Сократилин, и вдруг какая-то неведомая сила выбросила его из окопа.

Сократилин бежал с поднятым карабином и кричал «ура», плохо соображая, что делает и есть ли в этом смысл. На него шел эсэсовец, держа автомат, как палку. Богдан успел выстрелить. Немец схватился за живот, сел и замотал головой. Сократилин ударил его прикладом карабина. И в ту же секунду ему показалось, что его сразила молния.

Левцов выскочил с противотанковой гранатой, размахивая ею, как булавой. Солдат, на которого он бросился, в ужасе выставил вперед руки. Левцов ударил его по голове. Немец завертелся волчком. Левцов замахнулся еще раз и уронил гранату: его сзади схватили за горло. Он попытался разжать чьи-то руки, но его сбили с ног, навалились, в лицо дыхнули таким крепким винным перегаром, что Левцова стошнило.

Младший политрук Колбаско двоих застрелил из нагана в упор. И упал, обливаясь кровью, — его ударили ножом в горло. Рукопашная шла уже по всей линии обороны. И немцы и русские дрались с яростью обреченных. Рассудок, казалось, покинул этих людей. Глухие удары, ругань, стон раненых, хрип умирающих — все смешалось. Били прикладами, кулаками, душили, кололи штыками, ножами — убивали всем, чем только можно убить. От крови стало сыро, и запах ее еще больше распалял солдат. Учитель словесности, обхватил винтовку обеими руками и держа ее над головой, устремился на унтера с крестом. Унтер увернулся и с маху ударил Попова по лицу. Попов схватился за очки и, получив второй удар по затылку, упал как подрубленный. Костомаров-Зубрилин, как мясник, забрызганный кровью, обрабатывал прикладом сбитого им с ног немца. Тот уже и не шевелился, а он все бил, бил и бил. Татарин Кугушев, прежде чем ринуться в свалку, приладил к винтовке штык. Потом выбрал жертву, по всем правилам штыкового боя атаковал ее и уничтожил. Двоих он заколол, а на третьем споткнулся. Штык застрял в костях мосластого тощего эсэсовца, и он не смог его сразу вытащить. Кугушев уперся ногой в грудь немца, но выдернуть штык не успел. Удар ножа в спину свалил его к ногам убитого им же ефрейтора. Короткошеий пулеметчик орудовал одними кулаками. Кто-то сильно, словно молотом, ударил его по животу. Но ему все же удалось выпрямиться. Он схватил за горло немецкого солдата, и они рухнули на землю, покатились. Кто-то ударил пулеметчика каблуком по зубам. Губы мгновенно вспухли, изо рта хлынула кровь. Он выплевывал кровь и матерился.

— Сволочи! Ах вы сволочи! — рвал горло врага руками, по которым тоже текла теплая липкая кровь.

Могилкин сидел в окопе и все приноравливался подстрелить какого-нибудь фрица. Но когда он услышал отчаянный крик: «Помогите!» — и увидел, что на Левцова навалился здоровенный эсэсовец и душит его, Могилкина из щели как ветром выдуло. Окованным затыльником карабина Могилкин стукнул эсэсовца по голове. Немец засучил ногами, Могилкин стукнул его еще раз, и у немца обмякли руки. Могилкина ударили ножом прямо в сердце, и он умер мгновенно.

Сократилин очнулся от крика: «Помогите!» Голос был слабый и очень знакомый. Богдан приподнял голову, и глаза его уперлись в немецкие, с широкими голенищами сапоги. Сократилин зажмурился, затаил дыхание.