На войне и в плену - [32]

СНОВА ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

Наверное, ни один из солнцепоклонников не приветствовал солнце так горячо, как мы тем утром. Уже первое его тепло снова вселило в нас надежду на то, что нам удастся все это пережить.

Вскоре пришли русские офицеры, чтобы посчитать количество умерших за ночь. Стало известно, что в ту ночь погибли несколько пленных, но я не могу с уверенностью сказать, умерли они от переохлаждения или от ран. Нам нечего было делать и нечего было есть, поэтому мы просто сели погреться на солнце, утешая себя мыслью о том, что удалось выжить.

Примерно в два часа меня вызвали к коменданту лагеря. Ефрейтор, просмотревший данные по заключенным, спросил меня, правда ли то, что я по профессии водитель, и не хочу ли я поработать. Не задумываясь, я ответил утвердительно на оба вопроса, после чего одна из девушек в форме проводила меня на кухню, где меня накормили. Даже если бы я не был водителем и не был намерен работать на русских, мне все равно пришлось бы дважды повторить тогда «да»: ведь я теперь достаточно знал, как работает эта система и к чему может привести попытка противодействовать ей. Сейчас мне повезло, и я размышлял об этом на сытый желудок.

Аэродром, на который меня направили, находился примерно в двух километрах от лагеря. Меня передали в распоряжение женщины-доктора, к которой я был прикреплен в качестве шофера и мальчика на посылках. Она и ее свита из санитарок и медсестер подвели меня к машине и заставили совершить пробную поездку. Когда экзамен был пройден, доктор сказала мне, что ее авиационная часть, развернутая на этом аэродроме, через три дня собирается перебазироваться. На эти три дня меня прикомандировали к данной части с задачей помочь доктору подготовиться к переезду. Вечером меня накормили тем же, чем питались сами русские: три куска черствого хлеба (сухаря), примерно сто граммов американской ветчины, кусочек лимона, сахар и чай. После этого я отправился спать в машину, пребывая в состоянии близком к блаженству. Мне оставалось только мечтать, чтобы перебазирование части вдруг по неожиданным причинам было отложено на несколько недель, что открыло бы мне длинную череду дней, когда мне дважды в день предлагают хлеб, ветчину и чай.

Эти приятные картины самым вульгарным образом прервали крики: «Газы! Газы!» Я спрыгнул с постели и понял, что уже стемнело и по аэродрому наносится воздушный налет. Все бежали через летное поле к лесу. Я поспешил за остальными, принюхиваясь и размышляя про себя, действительно ли нас подвергли удару бомбами с отравляющим газом. В ночном небе мелькали силуэты многочисленных самолетов: по-видимому, немецкая авиация бросила крупные силы против Молодечно.

Как выяснилось, предупреждение о газовой атаке оказалось ложным. Точнее, это было недоразумение: уже после того, как я благополучно добежал до леса, в два баллона с газом, оставленные на опушке леса, попала бомба, в результате чего они с оглушительным грохотом взорвались. Тот бытовой газ был практически безвреден на открытом воздухе, и я так и не смог понять, почему русские подняли из-за этого суету. Пока продолжался налет, я про себя рассудил, что буду прятаться отдельно от остальных, не навлекая на себя гнев обитателей аэродрома. Около трех часов ночи в небе снова все стихло, и мы вернулись на свои места. Зенитчикам удалось сбить один немецкий самолет, который, объятый пламенем, по спирали направился к земле, а затем уткнулся носом в шоссе. Напрасно я пытался разглядеть в небе купол парашюта: наверное, пилот не смог открыть кабину или просто потерял сознание, но когда на следующее утро оттаскивали сбитый самолет, от него мало что осталось.

Три дня пролетели слишком быстро. Я провел их, совершая поездки с аэродрома в город и обратно, выполняя самые разнообразные задания. Иногда доктор ехала вместе со мной, например, когда нужно было забрать лекарства или медицинское оборудование для ее части. Но менее важные поездки я, как правило, совершал один. Наконец, после того, как личный состав части собрали и отправили к новому месту дислокации, меня передали в руки военной милиции. Там мне сказали, что, поскольку в настоящее время потребности в моих услугах больше нет, мне придется вернуться в лагерь.

После нескольких дней безделья и скудного пайка пришел приказ об отправке всего нашего лагеря в большой лагерь для военнопленных, расположенный в лесу под Минском. В этом заключалась злая шутка фортуны, поскольку минский лагерь строили немцы и вплоть до недавнего времени он предназначался специально для русских военнопленных.

Переезд в Минск стал для нас ужасным испытанием. Мы шли пешком по дороге под строгим наблюдением конвоя. К тому времени, когда мы дошли до места, уже стемнело. Большинство из нас было полностью измотано, а некоторые остались умирать на обочинах дороги. За нами присматривали итальянцы, которые выполняли роль шакалов при своих русских хозяевах. Они избивали нас прикладами винтовок и отняли у пленных последние личные вещи, которые те сумели утаить от лагерной охраны. Потом на наших глазах итальянцы продавали наши пожитки местным жителям. Итальянцы расстреливали тех пленных, кто пытался протестовать, а такой жестокости не допускали по отношению к нам даже русские охранники в Молодечно. Поскольку мы все равно не смогли бы никак отомстить итальянцам за свои обиды, я решил, что будет самым лучшим держаться в середине колонны, ведь больше всего от внимания этих молодчиков, которых не случайно называют «худшими союзниками в Европе», страдали те из нас, кто шел по краям.