На восходе луны - [30]

И тем не менее это была Маринка. Нет, не Маринка. Марина. Маринкой можно было называть ту глупую девчонку, школьницу, которую он знал четыре года назад. Ныне же перед ним была взрослая женщина. Безусловно, молодая, но взрослая. Или нет, правильнее будет сказать — повзрослевшая.

Сердце сжалось от умиления: до чего же она стала хороша! Или он просто забыл, какой она была раньше? Нет-нет, не забыл. Он прекрасно помнил ее совершенно детское лицо, лишенное намека на косметику. Помнил, как поразился ее детскости, когда она открыла ему дверь в простеньком домашнем халатике, с затянутыми в хвостик волосами. Сущее дитя! И как он мог обидеть ее? Разве можно обижать детей? О чем он думал?!

Нет, о чем он думает сейчас? К кому проникся нежностью? Он что же, забыл, сколько неприятностей ему доставила маленькая мерзавка? Он забыл, что и по сей день эта заноза колет сердце, ежедневно напоминая о собственной подлости? Подумаешь — повзрослела, похорошела. Да вон, полный кабак взрослых и хорошеньких! Они ж тут все одинаковые. Только в разные одежонки рядятся, а по сути своей — все, как одна, маленькие дряни, все только и строят планы, так и норовят охомутать мужика. Нет, никому нельзя верить, никому. И расслабляться нельзя, а то напридумает себе очередную сказочку про любовь. Все они одинаковые. Все притворяются. Вон, даже Вика, старательно изображая из себя соратницу и единомышленницу, может быть, в эту самую минуту строит планы, как бы его, Андрея, прикарманить. Ну с ней-то он, по крайней мере, не обязан деликатничать: сама прекрасно понимает, что их ничего, кроме общего дела, связывать не может. Вот и нужно сию минуту сосредоточить на ней свое внимание, дабы некоторые себе чего-нибудь не возомнили…

В тот вечер Андрей сумел не потерять достоинства, не уронил лицо. Не мудрствуя лукаво, он сделал вид, будто не узнал Марину. Даже отвернулся в другую сторону, чтобы избежать соблазна вновь встретиться с нею взглядом. Правда, взглядами они таки встретились еще раз, когда Марина со спутником покидали уютный зал ресторана. Потураев продолжал делать вид, что не узнал ее, Марина же, скользнув по нему холодно-равнодушным взглядом, тут же отвернулась в сторону.

Андрей с Викой тоже не стали задерживаться в ресторане слишком долго. Впрочем, они всегда уходили, едва поужинав: некогда было по ресторанам рассиживаться, надо было поскорее покончить с тем, ради чего, собственно, они и встретились в очередной раз, и быстренько ложиться спать — ведь завтра опять вставать чуть свет, опять решать проблемы, опять двигать вперед прогресс в одной отдельно взятой фирме.

Однако не так сегодня все оказалось просто, как хотелось. Почему-то в этот раз Викино тело не вызывало привычного возбуждения. И почему-то больше всего в ней раздражали даже не высокий рост, существенно отличающий ее от Маринки, не излишняя худоба — качества, не особо ценимые Андреем в женщинах, а темные ее короткие волосы, так непохожие на светлый Маринкин хаотически-правильный хвостик. И вся она, Вика, была совсем другая. Даже отдаленно не напоминала ту, что так жаждал увидеть нынче Андрей.

Заснуть в ту ночь ему удалось лишь под самое утро, несмотря на всю физическую усталость. Рядом сладко сопела Вика, стыдливо прикрывшая наготу одеялом. Да нет, о какой стыдливости можно говорить? Просто зима, холодно, вот и укрылась. Это Маринка бы не укрывалась, а именно стыдливо прикрывалась одеялом, а с Викой все проще, даже обыденней.

Потураев крутился с боку на бок, тщетно пытаясь заснуть. Но из головы не шла внезапная встреча. Он ведь уверен был, что больше никогда в жизни не увидит Маринку и она так и останется в его памяти маленькой девчонкой. А еще надеялся, что раз уж он ее никогда не увидит, то и стыда за предательство испытывать не будет. Теперь же почему-то было так стыдно! И больно. Больно, будто это не он ее предал, а она его. Странно. Может, это ночь так над ним шутит? А днем он будет воспринимать произошедшую встречу иначе? Может, и так. Да только где он, день? До него ведь еще нужно дожить. А пока у него есть густая ночь за окном, беспардонно изрезанная резкими лучами фонарей, и мысли. Тяжелые мысли. И боль.

Сейчас Андрей не вспоминал маленькую девчонку, застрявшую в душе занозой. Ни то, как взял ее силой, ни то, с каким неподдельным восторгом она принимала его ласки чуть позже, под струями воды, и как стыдливо раздвигала ноги, открывая путь его настойчивым пальцам — стыдливо, но охотно, чего, в свою очередь, стеснялась еще больше, но ничего не могла с собой поделать. Не вспоминал и того, как по утрам, лишь за ее родителями захлопывалась дверь, она встречала его на пороге в черном безобразно-откровенном пеньюаре, такая маленькая и порочная одновременно. Как в глазах ее светилось счастье, как шептала, прижимаясь: 'Андрюша!', едва не падая в обморок от блаженства.

Все это он вспоминал четыре года. Гнал воспоминания, но в то же время, как опытный мазохист, вызывал их вновь и вновь. В эту же ночь он вспоминал только женский очаровательный затылок с едва подрагивающими кончиками волос, выбившихся из колючей заколки. Вспоминал поворот головы, медленный и почему-то такой грациозно-эротичный. Вспоминал ее взгляд. Сначала ищущий, бессистемно шарящий по залу, и вдруг замерший на нем. Пусть на какое-то мгновение, но ее взгляд замер, упершись в его глаза. И за какое-то мгновение Потураев успел прочесть в этом взгляде боль и ненависть, гордость, как это ни глупо звучит, и моральную победу. И — страх. Да, страх Андрей почувствовал очень хорошо. Марина пыталась его скрыть, но первым Андрей почувствовал именно страх. А потом, перед тем как она отвернулась, в самый последний миг ее глаза продемонстрировали равнодушие.