На волка слава… - [29]

К тому же я чувствовал себя тогда хорошо. Не думал ни о чем. А то, что у меня после случившегося не было больше женщины? Ну и что. Это не мучило меня.

— А куда подевалась твоя старушка, Мажи?

Я вальяжно отвечал:

— Она надоела мне. Я послал ее подальше.

Система.

Закончив службу, я еще пару деньков отдохнул, а потом отправился к Дюфике. Я размышлял, как мне держаться с мадемуазель Пук, но, к моему удивлению, в магазине от нее и след простыл. А за кассой сидела другая женщина. Дюфике вышел и пригласил меня к себе в бюро.

— А! Мажи!

И так задумчиво на меня глядит. Потом, как бы проснувшись:

— Хорошо выглядите, молодцом. Возмужали. Это пошло вам на пользу, служба в армии-то.

И тут же замолчал. Что-то явно было не в порядке, я сразу понял Он был каким-то не таким, Дюфике. Я говорю ему, что вернулся и готов приступить к работе, занять свое место, как было условлено.

— Слушайте, Мажи, — сказал он мне наконец. — Да, действительно, я обещал вам взять вас по окончании службы. Это правда. Я уважал вашего бедного отца… К тому же, что касается работы, мне вас не в чем упрекнуть. Нет, не в чем.

Достойное лицо человека, который любит справедливость, который ЛЮБИТ ВОЗДАТЬ ДОЛЖНОЕ. Который тебя хвалит. Особенно, когда он готовится ошарашить тебя какой-нибудь гадостью.

— Но у меня был с визитом господин Проньон.

Он замолчал. Я ничего не понимал.

— Вы знаете, кто такой господин Проньон?

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Этот Проньон — консьерж мадемуазель Пук. О! О! О!

— Он сообщил мне, Мажи… Должен сказать, у меня просто руки отвалились.

И он неопределенно помахал ими над своим письменным столом. Может, для того, чтобы показать мне, что их потом приделали?

— Что вы были любовником мадемуазель Пук. О! Я знаю, что ваша личная жизнь не должна меня касаться. Согласен. На сто процентов согласен. Но факт есть факт… не так ли? И вы не… В общем, Мажи, вам было сколько в то время, девятнадцать лет? И вы были любовником мадемуазель Пук, которой было…

Он расставил руки, как человек, отказывающийся понимать.

— Так вот! Это меня беспокоит.

Нюанс такой: я ничего не могу поделать, это сильнее меня. Господин очень объективен.

— Да, я чувствовал бы себя не вполне в своей тарелке, работая с таким парнем, который смог вступить… который смог вступить в связь, я извиняюсь за термин, Мажи, который находился в связи с мадемуазель Пук. Молодой человек вашего возраста.

И более громким голосом:

— ЭТО МЕНЯ ПУГАЕТ, МАЖИ. Если бы вы остались здесь, я постоянно думал бы, на что вы еще способны. Не захочется ли вам вдруг задушить меня?

Он говорил совершенно искренне. Это было видно.

— Кстати, что касается мадемуазель Пук, то это тоже беспокоило бы меня…

Его голос снова зазвучал торжественно:

— И, несмотря на большой стаж ее работы у нас, я ее уволил.

— Ладно, — сказал я. — Я понял, господин Дюфике. Я вас прекрасно понял.

Потом спросил:

— А господин Тонглер?

— Что господин Тонглер?

— У него мании. Это что, лучше?

— Какие мании? На что вы намекаете, Мажи?

— Хе, хе!

Мне было бы весьма трудно уточнить. И все из-за мадемуазель Пук, которая не захотела рассказать поподробнее.

— А теперь вы еще и поклепы возводите. Вы полный негодяй, Мажи.

Тем не менее он явно забеспокоился, Дюфике. Это было хорошо видно. Его доверие к господину Тонглеру пошатнулось. Отныне он будет наблюдать за ним. Чуть что-нибудь не так, малейшее не совсем обычное слово. И он начнет вздрагивать. И Тонглер тоже будет чувствовать себя неловко. Будет спрашивать себя, что случилось. Обоим будет неуютно. Атмосфера будет отравлена недоверием.

Это, конечно, хорошо, но я-то остался в результате всего этого без работы. Как говорят, на мостовой. И вот начались поиски работы. Объявления, хлопоты, визиты. После трехмесячных поисков я смог найти себе местечко у Риве, в крупной фирме по производству обоев, расположенной на улице Брошан. Едва я начал там работать, как… Впрочем, хватит. Баста! БАСТА! Система. Вот и меня тоже начинает засасывать в систему. Как только в какой-то момент хоть чуть-чуть утрачиваешь бдительность, система тут как тут, уже сидит у тебя на спине, давит изо всех сил на плечи, разворачивает тебя в ту сторону, где она полная хозяйка, где бал правит ее ложь. Едва мадемуазель Пук успела уйти в небытие, а я уже бегу, бегу, — потому что заметил на горизонте другую женщину — спешу и пропускаю важные подробности. Ну нет. Я рассказываю не историю моей задницы, как это делали Шампьон и другие. Я рассказываю МОЮ историю. Историю моей души. А задница пусть немного подождет. Пусть посидит где-нибудь. Она ведь создана еще и для того, чтобы на ней сидеть, о чем люди как будто даже и не задумываются. И почему это принято считать, что для нее важнее находиться в постели, чем на стуле, на одном из стульев приемной или коридора, где она покрывается потом, пока ее обладатель с тоскливым чувством ожидает приема у директора? Женщины! Все время женщины! Почитайте у Шампьона. И загляните в свою собственную жизнь. Посмотрите внимательно. Не позволяя системе обманывать вас. Есть ли в вашей жизни женщина, которой вы посвящаете столько же времени, сколько работе? Допустим, у вас есть этакая пухленькая подружка, невероятно хорошенькая. А рядом поставьте заведующего по кадрам, который обладает самой что ни на есть отталкивающей внешностью, ходит, переваливаясь, как индюк, и вдобавок постоянно чешет себе колено. Ну так вот! Чего вы больше всего боитесь, какая перспектива вам наиболее неприятна: услышать от пухленькой подружки: «Все, мой хороший, ты мне надоел, и я от тебя ухожу», или услышать от этого мерзкого заведующего с какой-нибудь отвратительной фамилией, вроде Дьемеве или Брондешез: «Господин такой-то, вы уволены». Ответьте, только честно. Если не считать исключений. В девяти случаях из десяти. Я думаю, что… Но система? Система, согласно которой на свете нет ничего ценнее любви? Система ошибается. Ведь что такое жизнь? Я вам говорю: это серый цвет, иногда с каким-нибудь просветом. Что-то мягкое, иногда с чем-то твердым (вроде черепицы или газового рожка). Пустота с вклинивающейся в нее иногда драмой. Но что за драма, что за черепица, что за просвет? Женщины? Это по версии Шампьона? Такое происходит не так уж часто. Ведь в сущности, что такое женщина? Пока она не стала вашей женой, пока не плеснула вам в физиономию серной кислотой и не наградила вас какой-нибудь болезнью, женщина НИЧЕГО в вашей жизни не меняет. Или меняет что-то несущественное. Так себе, какие-нибудь нюансы. Орнамент. Фестончики. Форму пены. ТОГДА КАК ДИРЕКТОР. О! Это совсем другое дело. Человек, который ищет работу, надеется, предпринимает попытки, просит рекомендацию, по телефону получает что-то вроде обещания, а потом в письме — решительный отказ и тысячу сожалений в придачу — вот она, настоящая драма, более жгучая, чем все истории с женщинами, чем Шампьон и все прочие.