На виду у всех - [30]

Но чудес на свете не бывает, солнце продолжает светить как прежде, полицаи и немцы продолжают веселиться, уверенные, что при любом повороте событий им не придется отвечать за массовое убийство евреев.

Несмотря ни на что, в юденрате настроены оптимистично. Там нас обрадовали: немцы заявили, что поскольку теперь остались лишь нужные евреи-рабочие ("нуцлихе юден"), гетто преобразуется в рабочий лагерь ("арбайтер лагер") и больше акций проводиться не будет. Однако чувствовалось, что мы доживаем последние дни. Ведь вокруг, в местечках и городах, убили уже всех евреев, в том числе и "нуцлихе юден". Группа Нёмы Иоселевича уходит ночью из гетто.

Прошу друга взять меня с собой, хотя я еще не взрослый, но могу им пригодиться в разведке. Но Нёма не берет меня с собой, говорит - не имеет права. Он считает, что мне не составит труда уйти днем, имея "арийский" паспорт. Советует идти на юг, в Полесье, где я смогу найти партизан. Нёма прощается с матерью. В глазах у нее - ни слезинки:

- Иди сынок, отомсти за всех нас.

В гетто мне встретился незнакомый, исхудавший со всклокоченной бородой старик. Он остановился, внимательно присмотрелся ко мне, и вдруг затрясся, затопал ногами:

- Ты, с твоей внешностью, что ты здесь делаешь? Беги отсюда, беги!

Да, мне уже здесь делать нечего. Переца убили, Нёма ушел. Однако надо обязательно найти партизан, а в партизаны, говорят, принимают только вооруженных беглецов из гетто. То оружие, которое мы раньше принесли, забрали другие.

Пришла мать Переца. Просит взять с собой ее старшую дочь Мирку. Мирка - красивая девушка моих лет, но черные вьющиеся волосы выдают в ней еврейку.

Я признался, что собираюсь покинуть гетто, но не знаю даже, куда направиться. Уходить с Миркой можно только ночью. Я пытался найти удобный проход. Немцы запретили евреям селиться в домах вблизи ограды. Миновав крайний незаселенный дом, я оказался у самого забора. Видно, что и на той стороне дома нежилые. Ночью здесь можно будет выбраться. Полицай срывает винтовку с плеча и, не прицеливаясь, стреляет. Быстро ретируюсь. Мальчишка из соседнего дома кричит, чтобы я ушел от забора, полицаи стреляют здесь без предупреждения. Оказывается, ночью усиливают караулы, и из гетто через проволоку незамеченным не пробраться. Я решил сначала найти партизан, а затем забрать сестру Переца.

Надо приобрести оружие. Единственная надежда - "Инженер". Он - верткий парень, хвастается, что все может. Выслушав меня, "Инженер" согласился к концу недели достать для меня пистолет за имеющиеся у меня две тысячи рублей. К этому сроку я раздобыл килограмм сала и буханку хлеба. Есть у меня полушубок. Свои вещи прячу на чердаке гаража.

"Инженер" принес товар. Выходим из гаража, вокруг развалины и со стороны нас не видно. "Продавец" вынимает револьвер, демонстрирует, что он исправен. Он не спеша прячет мои деньги в карман, а затем - туда же и револьвер.

- Слушай, Пипель, лучше, чтобы револьвер остался пока у меня. Поговори со своими евреями, пускай дадут еще денег, я вам раздобуду даже пулемет, ведь у вас и золота много.

В это время мимо медленно проходит полицай, страхует моего "друга". Вот как обернулось дело! Но я хватаюсь за спасительную мысль о золоте, теперь моя очередь заманить его в капкан. Рассказываю, что у меня закопано золото у родственников в Полонке.

- Ну и отлично. Зачем тебе сидеть в гетто? Поедем в Полонку, там у меня дядя начальник полиции, заберем золото, поделим, а тебя переправим в Польшу.

Теперь он начальству обо мне не доложит, будет помалкивать, предпочитая себе забрать еврейское золото, а меня втихаря убьет. Договариваюсь с "Инженером", что поедем в Полонку через четыре дня, мне надо подготовиться к уходу из гетто. Про себя я решил: в гетто не возвращаться, а из города уйти на следующий день. Позже я узнал, что "Инженер" искал меня, расспрашивал обо мне евреев. Ему говорили, что я тяжело заболел, и поэтому не могу выйти из гетто.

Оружие все же у меня будет. В кладовке у Шефа я видел старинный французский штык в железных ножнах. На ручке штыка выгравировано: "Париж 1789 год" (год Французской революции), наверно, стащили из музея. К концу рабочего дня прячусь в смотровую яму, накрывшись досками. Когда все ушли, я пробрался через форточку в кладовку, внутри нашел порожний мешок, новое солдатское байковое одеяло и штык. С трофеями забираюсь на чердак, укутываюсь в одеяло и засыпаю. Утром укладываю все свое имущество в мешок и становлюсь в угол за входной дверью. Шеф открывает дверь и тем самым прикрывает меня. Когда он зашел в кладовку, я вышел незамеченным наружу. Вот и окраина города. У сторожевой будки стоят немец и полицай. Они смотрят на въезжающие в город повозки. Преодолеваю еще 200 метров. Гитлеровцы не обратили на меня внимание. Дальше - поворот, а за ним - ельничек. Барановичи остались позади, впереди - неизвестность.

НА АРИЙСКОЙ СТОРОНЕ

Я пошел на юг, в сторону Полесья. Казалось, среди бесконечных болот, зарослей ивняка и густых лесов Полесья нет места немцам и их пособникам. Там, среди дикой природы, я смогу укрыться, даже если партизан не найду. Первый ночлег я устроил себе в молодом ельнике. Густота посадки была такая, что добраться ко мне могли только волки, но страшнее волков - люди. На следующий день надо было идти через большую деревню. Там партизанами и не пахло. На улице не видно было немцев, зато много пособников - белорусских полицаев. Они обосновались в еврейских домах со следами оторванных мезуз. За деревней мне встретилась группа школьников. Увидев меня, стали кричать: "Жид! Жид!", хотя внешностью и одеждой не отличался от деревенского подростка. Им твердили, что любой встречный незнакомый - жид. Теперь я старался обходить деревни стороной, но их попадалось на моем пути все меньше, местность становилась безлюднее, все чаще среди леса попадались болота.