На Великой лётной тропе - [14]

До покорения Сибири русскими главный поток лётных шел из Московского царства за Урал и Волгу, в Орду. Бежали от нестерпимой крепостной жизни, от многолетней палочной солдатчины, от гонений за вольномыслие и за не угодную попам веру.

После того, как Сибирь покорилась Московской Руси, цари сделали ее главной каторгой и ссылкой. Всеми возможными способами — пешком, на телегах, в поездах и на пароходах — погнали туда переступивших чем-либо царские законы. Знатоки считают, что в начале двадцатого века угоняли ежегодно не меньше пятнадцати тысяч человек. Но оседали в Сибири не все, многие убегали, обращались в лётных. Из них образовался новый лётный поток, уже из Сибири.

Урал, пожалуй, больше всех других российских земель страдал от царского и барского гнета, он же горячей всех привечал борцов против него и вообще всех несчастных. В Гостеприимном стане с самого основания повелся обычай принимать бездомных, кормить голодных. В сенцах на особых оконцах всегда лежали хлеб и соль. По ночам за ворота вывешивалась для беглецов одежда и обувь. Бани и дровяники редко стояли без ночлежников.

Гостеприимный был узловой станцией на главном пути беглецов с каторги и ссылки. Не миновали его ни те, что тянулись с востока на запад (Из Сибири в Россию), ни те, что летели с севера на юг. Каждый лётный знал, что в Гостеприимном он получит хлеб, может помыться в бане с веником, обменять ветхий наряд, постричься и побриться. Некоторые из лётных останавливались в Гостеприимном на недели и месяцы и даже заводили любовь. Мало было таких благословенных мест на всех лётных путях, как стан Гостеприимный. Разносили его славу тысячи людей по всем каторжным местам, всюду, где думалось о побегах и воле. Новичкам давались адреса, и на первом месте стоял: «Гостеприимный стан, кузнецы Звонаревы».

— Доверяйся больше, чем самому себе!

Глубоко на дне памяти прятал лётный этот адрес и хранил его как лучшую мечту, самую верную надежду.

Став главным кузнецом, Флегонт-младший отгородил в углу кузни небольшую клетушку и поселился в ней. Там стояла его кровать, под ней полупустой сундучок без запора. Прибавить к этому чугунок, чайник, кружку, тарелку с ложкой да две смены одежды (одна, кожаная, — работать у горна, другая, матерчатая, — носить в свободное время) — и будет, пожалуй, все достояние Флегонта-младшего. Две трети заработков он отдавал своим старикам. Больше некому, ни жены, ни невесты у него не было: до них еще рано, ему едва стукнуло двадцать лет. В то время осуждали ранние браки, считали, что сперва парню надо отбыть воинскую повинность, которая начиналась в двадцать один год и тянулась три-четыре года.

У лётной тропы Флегонт по просьбе родителей вкопал столбик с иконкой богоматери и перед ней сделал полочку.

— Для чего ты примастачил полочку? — спрашивали иногда недогадливые.

— Для приношений богоматери.

— Ой ли? Что-то не видно приношений! — сомневались они.

— Народ скуп, — ворчал кузнец.

— Для лётных, чай?

— Молчи, дурак! Знаешь — не гавкай! Для тех это, которые курьером идут, без останову. Есть такие, кои напротек, даже на нашей узловой без свистка, без гудка, без отдыху.

Каждый вечер выносил кузнец на полочку харч, а рано утром шел проверять. Если полочка была пуста, то кузнец говорил:

— Кто-то прошел. Счастливой путь-дороги!

Если харч был цел, он уносил его в кузню до следующего вечера.

В каморке кузнеца часто бывали гости. Многие часы проводил он, слушая их обиды на подневольную, нищую жизнь, проклятия царю, его законам, тюрьмам, проклятия хозяевам, жадным богачам, несправедливым, продажным чиновникам, судьям — всей своре обидчиков, — и сам так пропитался этими проклятиями, что помнил, казалось, все, какие известны на лётном пути от Сахалина до Петербурга. И ярость в нем горела ярче, чем горн в кузне. Горн иногда потухал, но ярость Флегонта-младшего всегда бодрствовала. Часто средь ночи она поднимала его, Флегонт открывал кузню, раздувал горн, хватал молот и начинал ковать.

Стонало железо, звенела наковальня, в щели вылетал пламень. Просыпался разбуженный стан, ворчал недовольно:

— Не спится тому черту. Видно, сам сатана сделал спешный заказ.

Интересовало младшего, чем будет заниматься вернувшийся старший Флегонт; иногда он прерывал работу и спрашивал своих клиентов:

— Что делает мой братец?

— Дом строит.

— Дом?.. Не зря, знать, лесовал по тайге.

— Принес, похоже, много.

А старший действительно выбрал место посередь стана и заложил дом.

— Не то что братнина берлога. Будет на фундаменте и в два этажа. Все строения подведу под железную крышу, — хвастался он.

— Деньжину ты где набрал? — интересовались соседи.

— Земля наградила, тайга-голубушка.

— Больше не пойдешь?

— Увижу. Я сперва-наперво гнездовье оборудую, жену заведу.

— Стариков, отца-мать, к себе возьмешь?

— С младшим пусть живут, долгу у меня перед ними не много.

— Как не много? Родили, кормили…

— Для своего удовольствия родили, а кормежка отсюда следует, — вот и получается, что я им не должен.

Видно было, что старший богат деньгами, дом он заворачивал купеческий.

В песке, конечно, можно намыть большие капиталы, но не всякому это удается. Появились у младшего подозрения: «Правда ли старшего земля наградила? Глядит он больно уж хамом». Гадал младший, а тут и весть прилетела, что его братец с черной совестью, находится он у лётных на примете и рано ли, поздно ли, но получит расчет за свои дела. Оказалось, не много нарыл он в песках, а прикончил ночью своего товарища и забрал у него дорогой металл. Другой убежал подстреленный и разнес эту весть по тайге.