На узкой лестнице - [16]

Прежнее руководство, конечно, знало свое дело. Все шло спокойно до той поры, когда все почувствовали необходимость давать интервью, и все от достигнутых успехов ходили окрыленные и даже здоровались друг с другом с особым значением. И почва под ногами казалась незыблемой, и все любили друг друга и свято верили во всеобщую любовь, необъятную, почти что космическую.

Итак, его фамилия была Букатьев, он преподавал. К нему подошло начальство и попросило одному студенту завысить балл. Букатьев балл завысил, но за услугу попросил трехкомнатную квартиру.

Квартиру он не получил, но шуму наделал достаточно. Таким людям уготовано в свой звездный час исполнить роль спички. И вспыхнули большие деревья, и горели они, весело потрескивая…

А Букатьев ходил гоголем. Он останавливал кого придется и говорил: подумать только, чего мне это стоило! Так вот, он и Евгению Александровичу нашел возможность сказать об этом:

— Представляете, чего мне это стоило! Чуть было сам не ушел из родного дома.

И услышал в ответ, к величайшему изумлению:

— А в чем же дело? Уйти никогда не поздно.

Букатьев подождал, пока взгляд его обретет подобающую твердость.

— Ну, знаете ли, если вы это серьезно… В мои-то годы… Я не Лев Толстой.

— Да, вы разные люди, — серьезным тоном сказал проректор.

Он в упор смотрел на длинного, худого, нескладного человека, у которого были длинные руки, широкие от природы кисти, видимо, крепкие пальцы. Эти пальцы надежно брали за горло. А природа, по всей вероятности, задумывала их, чтобы удобней обхватывать кирпичи и строить дома, детские садики и Дворцы культуры. А ведь была в жизни пора, когда ему можно было сказать об этом, и, может быть, жизнь его тогда сложилась бы достойней.

Грустно от всего этого, и в голове опять стоят навязчивые строчки:

…просиял над целым мирозданьем,

И в ночь идет и плачет уходя.

Валентина Алексеевна из редакционно-издательского отдела позвонила по внутреннему телефону необычно рано — еще не было и девяти часов.

— Когда можно увидеть вас, Евгений Александрович? — спросила она взволнованным голосом, даже забыв поздороваться.

Евгений Александрович взглянул на часы.

— Приходите сейчас.

В кабинете было пасмурно. Евгений Александрович подошел к окну и до конца раздвинул шторы. Волга была затянута сизой дымкой, санного пути вообще не видно.

Странными стали русские зимы. Куда подевались морозы, куда исчезли знаменитые непроходимые снега? Даже старики, если что и помнят, то смутно и зыбко. А когда Ломоносов пробирался в Москву на учебу, землею владел снег, да какой еще — ни пешего, ни конного было не видать. Ни деревеньки, ни городка, ни ближайшей церквушки…

Через несколько минут появилась Валентина, но пришла она не одна, а с какой-то женщиной. Проректор сразу же отметил: где-то он уже встречал эту женщину. Минуточку! Да! Больница, регистратура, белая снежинка Вера Ивановна. Сейчас ее трудно узнать: она в темных одеждах, и это значительно изменило ее внешность. Евгений Александрович увидел, что она далеко не молода, как ему показалось в первый раз.

Он приветливо улыбнулся, указывая на стулья.

Валя была явно встревожена. Она не стала говорить первые, общие вступительные фразы, не поинтересовалась игриво, каким образом размножаются кактусы, она торопливо сказала:

— Вот, Вера Ивановна к вам, С Александром Матвеевичем все в порядке.

— Да, — вступила в разговор Вера Ивановна. — Александр Матвеевич у вас такой мужественный человек. Вы знаете, просто поразительно. Когда надо было гнойники срезать, а это, знаете, без обезболивания… все так кричат… А он — ничего, только зажмурился.

Евгений Александрович побарабанил пальцами по столу и посмотрел в окно, в сизую водянистую муть. А в душе нарастала тревога: неспроста этот ранний визит.

— Вы не беспокойтесь, — сказала Вера Ивановна. — Каждую свободную минутку я забегала к нему. Я даже сегодня уже звонила. У него сейчас все хорошо.

— Спасибо, — только и сказал Евгений Александрович.

И почувствовал он вдруг необходимость тут же, немедленно, сказать ей что-нибудь доброе. Но Валентина опередила его:

— Мы тут с Верой Ивановной, — но осеклась, потому что увидела, как стали вздрагивать губы Веры Ивановны, как необычно заблестели, наполнившись влагой, глаза ее, как она прикусила нижнюю губу, но сделать с собою уже ничего не могла и разрыдалась.

— Вера Ивановна, что с вами? Успокойтесь! В чем дело? — засуетился Евгений Александрович.

Он было поднялся, отыскивая взглядом графин с водой, но Валентина остановила его успокаивающим жестом:

— Евгений Александрович, у нее беда.

— Что за беда?

— У нее сына выгоняют из института.

— За что выгоняют? Из какого института?

— Из нашего. За драку.

Евгений Александрович сел, нащупал в кармане носовой платок, чтобы протереть очки. Кое-что до него стало доходить.

— А я и не знал, что ваш сын в нашем институте.

И тут Валентина стала зачем-то оправдываться:

— Вы простите, что мы к вам без предупреждения. Я подумала: может быть, так даже лучше. Хотя, может быть, и надо было предупредить. Но парень такой хороший. Вы даже представить не можете, какой хороший.

Вера Ивановна вытирала глаза и кивками подтверждала слова Валентины.