На троне великого деда - [108]

Пётр Фёдорович одно мгновение ещё колебался. В эту минуту вошёл дежурный камергер и доложил:

— Её императорское величество государыня императрица только что уехала помолиться в соборе Казанской Божией Матери; она изволила приказать спросить, будет ли вашему императорскому величеству приятно, если она заедет к вам после своего возвращения.

Пётр Фёдорович побледнел, его губы дрогнули.

— Я занят, — порывисто крикнул он хриплым голосом, — передайте императрице, что она может ехать в Петергоф.

Камергер повернулся и вышел.

— Вот видите, видите, — горько смеясь, воскликнул Пётр Фёдорович, — едва я успел нанести удар духовенству, как моя почтенная супруга уже бросается подластиться к нему. О, я уверен, что найду её всегда там, где находятся мои враги.

— Тем более вам, ваше императорское величество, следует опасаться наживать себе без нужды новых врагов, — твёрдо произнёс Гудович.

— Впрочем, — прибавил Миних, — возможно, что государыня императрица старается смягчить врагов своего супруга и исправить сделанные им ошибки.

Пётр Фёдорович насмешливо засмеялся.

— Ей нет нужды исправлять мои ошибки и прикидываться пред попами святошей в то время, когда они проклинают меня! Вы оба правы, я не могу ссориться с духовенством. Я сделал ошибку, а моя жена имеет тонкое чутьё на мои ошибки. Садись на коня, Андрей Васильевич, и скачи по новгородской дороге за митрополитом; верни его назад и лично привези в Александро-Невскую лавру; скажи ему, что я погорячился и что поговорю ещё с ним сам об этом деле.

— Благодарю вас, ваше императорское величество, благодарю! — воскликнул Гудович. — Мне никогда ещё не приходилось выполнять приказания моего всемилостивейшего повелителя с большей радостью, и мой конь никогда ещё не мчался так быстро, как понесётся сегодня!

Он поцеловал руку императора и бросился к двери.

— А теперь, граф Миних, — сказал Пётр Фёдорович, — уберите прочь эти карты и планы; мы продолжим наше совещание по возвращении Гудовича. Подумайте о том, как бы нам уничтожить Данию одним быстрым ударом, чтобы мне удалось вернуться в Москву поскорее для совершения этой комедии, которая сделает меня помазанником Божиим в глазах народа. Вы, фон Бломштедт, останьтесь; вы проводите меня в Ораниенбаум; я хочу поглядеть, всё ли там готово для того, чтобы я мог завтра же перенести туда свою резиденцию.

Фельдмаршал откланялся.

Император взялся за сонетку,[22] чтобы распорядиться насчёт лошадей, но Бломштедт почтительно коснулся его руки, чтобы удержать его, и сказал:

— Прошу вас, ваше императорское величество, выслушайте меня.

— Ну? Что вам нужно от меня? — удивлённо спросил Пётр Фёдорович. — Лицо у вас такое, точно вы намерены сообщить мне о какой-либо неприятности.

— Я был бы рад, — возразил Бломштедт, — сообщать вам, ваше императорское величество, всегда лишь приятные новости, но я могу говорить лишь правду, потому что вы, ваше императорское величество, приказали мне бодрствовать и наблюдать в вашу пользу.

— Да, да, я говорил вам это, — произнёс Пётр Фёдорович, дружелюбно похлопывая барона по плечу, — я знаю, что вы верны мне; и мне нужны глаза, которые смотрели бы для меня.

— В таком случае, ваше императорское величество, я видел… и о том, что я видел, я должен доложить вам, что бы это ни было и какие бы последствия оно ни вызвало; но я заранее прошу вас, ваше императорское величество, использовать мои сообщения без гнева, с осторожность и мудростью.

— К делу, к делу! — нетерпеливо вскрикнул Пётр Фёдорович. — Вы приступаете так, как будто дело идёт о заговоре против моей короны. Что вы видели?

— Её императорское величество государыня императрица… — начал Бломштедт.

— Как? Снова моя жена? В чём дело?

Барон рассказал о встрече, которую он видел ночью во время своего возвращения в коридоре пред апартаментами императрицы…

Пётр Фёдорович слушал его, то прохаживаясь взад и вперёд по комнате, то останавливаясь пред ним с выражением напряжённого внимания на лице; но в этом выражении не было ни чуточки гнева, которого ожидал и так боялся молодой человек; черты Петра Фёдоровича, напротив, становились всё радостнее и веселее.

— Возможно, — закончил барон, — что я и ошибся, освещение было неверное; я прошу вас, ваше императорское величество, возможно осторожнее проследить этот вопрос; я всей душой желаю, чтобы на деле оказалось, что я ошибся.

— О, — воскликнул Пётр Фёдорович с нотками почти восторженной радости в голосе, — вы первый приветствовали меня в сане императора; я отлично знал, что вы должны принести мне счастье. Теперь всё великолепно! Моя свобода обеспечена; я могу спокойно отправиться в Данию, так как мой злейший враг, который останется за моей спиной, находится теперь всецело в моих руках.

Он порывисто обнял молодого человека, смотревшего с крайним изумлением на неожиданный результат своих слов, а затем спросил:

— А кто этот офицер? Вы узнали его?

— Это — поручик Преображенского полка Орлов, — дрожащим голосом возразил Бломштедт.

— Орлов! — вскрикнул Пётр Фёдорович. — Эге, да у неё есть, видно, вкус к гигантам; впрочем, тот ли, другой — это совершенно безразлично. Теперь нужно только удержать нить, проследить их и поставить в такое положение, что они не могли ускользнуть. О, Бломштедт, какой счастливый день! — воскликнул он, хлопая в ладоши. — Я искал в отдалении, я вызвал сюда Салтыкова, чтобы получить от него улики против моей жены, — и вот нахожу под рукой всё, что мне нужно.