На трассе лежневой дороги - [6]

* * *

В конце третьих суток, когда пикетаж показал, что мы отмахали уже 12 километров, я начал волноваться. Гудки от проходящих поездов теперь были хорошо слышны, но не было никаких других признаков, что мы приближаемся к железной дороге. Я начинал сомневаться, не уклоняемся ли мы далеко в сторону от станции. Однако исходного румба северо-восток 28 я не менял.

Потом, на четвертый день к обеду, один из моих пильщиков закричал: «Смотрите, смотрите, вот видна железная дорога!» Когда я взглянул через редколесье, то действительно увидал железнодорожное полотно. Но я сказал: «Всем оставаться на своих местах, линию будем выгонять до самой железной дороги». А когда мы подошли ближе к полотну, я ахнул: моя линия упиралась в станционную водокачку.

Когда мы измерили расстояние от точки примыкания до вокзального помещения, здесь было всего 200 метров. У меня как будто тяжелый камень свалился с плеч. Слава богу! Но чтоб так удачно получилось — ведь это просто случайность! Идти 15 километров по звуку — ведь я мог далеко уклониться в одну или другую сторону. Но, очевидно, мои нервы были настолько напряжены, что я сумел на таком большом расстоянии так точно уловить румб.

Этот день мы решили отдохнуть и поселились в будке начальника станции, растопили чугунную печку, сушились. Продукты разделили на две варки: на сегодня вечером и на завтра утром. Обратная дорога у нас теперь была утоптанная и самая короткая — это была наша визирка.

* * *

Оказалось, что Лазоренко с нетерпением ожидал меня. Как только вечером мы, усталые, вернулись в совхоз, ему сразу сообщили, и меня тут же вызвал начальник совхоза.

На тревожный вопрос Лазоренко: «Ну как?» — я ответил, что прямо к вокзалу я не попал, а вышел на станционную водокачку. На лице Лазоренко расплылось что-то кислое, что означало улыбку, и он ответил: «Что же, вы хотели пригнать лежневку прямо в зал ожидания?» По всему было видно, что начальник был очень доволен. Тут же написал записку в вольнонаемный ларек, где я мог купить селедку, хлеб и табак.

Но перед тем, как я вышел из кабинета, Лазоренко меня поразил. Он глубокомысленно посмотрел на меня и изрек: «Вот видите, я же знал, что вы можете, но вы не хотели. Вы привыкли на воле вредить и здесь захотели, но со мной не получилось».

Я прямо остолбенел. Я был поражен. Значит, мою случайную удачу Лазоренко приписывает своей персоне, что это он заставил меня работать. Все это так меня поразило, что я не мог ему ничего ответить, и, повернувшись, я вышел из кабинета.

* * *

Потом Лазоренко поручил мне обмерить все совхозные земли и составить план, наметить место для постройки центральной усадьбы совхоза, и под конец он просил меня прирезать под освоение новые участки, где хорошая почва, которую легче освоить.

По-видимому, мои акции поднялись в глазах Лазоренко. Он почему-то решил, что я все могу, если только захочу. Даже выбор новых участков под освоение, связанный с определением почв, пригодных для ведения сельского хозяйства, и то он поручал мне, хотя эта работа не относилась к моей инженерной специальности. Но я согласился и на это. Я видел, что в совхозе действительно нет ни агронома, ни почвоведа, ведь главный агроном, этот Камбала, ничего собою не представлял, а этот вопрос был важен для совхоза. Я в нем кое-что понимал, ибо в институте была дисциплина по почвоведению, и не сомневался, что выберу участки, пригодные совхозу.

То, что Лазоренко изменил свое отношение ко мне, было видно и в том, что он для меня устроил отдельное помещение, где я мог жить и работать.

Для меня отгородили в конторском бараке отдельный угол, который закрывался, а ключ хранился у меня. Для производства дальнейших работ я сохранил свою бригаду, и Лазоренко с этим безоговорочно согласился. Мои люди были этому несказанно рады, и, конечно, больше всех радовался мой помощник, бывший учитель, вырвавшийся из-под конвоя на некоторую свободу.

* * *

Потом произошло маленькое событие. К полевым работам в совхоз прибыло пополнение. Когда вечером я пришел с работы, мне сообщили, что прибыл женский этап, что все они «доходяги», то есть выбракованные из строительных работ — истощенные, больные, которые доходят свой последний жизненный путь. И среди них есть женщина-агроном.

Обычно мы мало верили таким разговорам, ведь Камбала тоже выдает себя за агронома. Но я захотел проверить и отправился в женский барак посмотреть, кто это выдает себя за агронома.

Когда в бараке я спросил, нет ли среди новеньких агронома, мне с верхних нар голос ответил: «Есть». Тогда я попросил назвавшуюся подойти ко мне.

Вижу: с верхних нар слезает пожилая, с проседью, женщина, в серой лагерной одежде, по лицу — некультурная, не производившая по внешнему виду впечатление интеллигентного человека. Когда я спросил ее: «Вы агроном?» — то получил ответ: «Да, агроном». Но я сомневался и спрашиваю ее: «А где вы учились и что закончили?» И получаю ответ: «Окончила Тимирязевскую академию в Москве».

Вижу, что дело серьезное, даже Тимирязевскую академию знает. Но я все не доверяю и спрашиваю ее: «А тогда, где вы работали до лагеря?» И получаю ответ: «В Москве, в научно-исследовательском институте колхозного строительства при наркомземе СССР».