Мы стояли на наблюдательной вышке. Называлась она сокращенно НП. Нас туда пустили, потому что мы гости. У наблюдателя имелся мощный бинокль. Даже не бинокль, а специальное оптическое приспособление – посмотришь в него и каждую травинку увидишь рядом, каждую волну как бы насквозь просмотришь.
Я увидел далеко в море что-то черное.
– А, – сказал наблюдатель. Он даже в оптический прибор не посмотрел, ему достаточно было взглянуть на шкалу с градусами. Шкала была ориентирована по сторонам света.
– Семьдесят градусов... Бревно плывет. Кто-то упустил. Я его уже занес в журнал.
Оказывается, даже бревно, если оно плывет в море, берется на заметку.
– Что-нибудь было интересное? – спросил я.
– На соседнем участке, – сказал пограничник, – в прошлом году рыбаков прибило. Не нашинских, не советских. После шторма. Заставу подняли в ружье. Рыбаки машут, ветер их несет на скалы... Спасли их. Но суденышко пришлось проверить, произвести осмотр. Действительно, управление у них отказало, ничего подозрительного не обнаружили. Тихая у нас застава.
– Может быть, все-таки что-нибудь вспомните? – спросил я.
Настроение у меня было ужасным – что я мог написать в газете, если ничего на заставе не произошло интересного за все лето?
– Подождите, – вдруг сказал пограничник. Он прильнул к окулярам прибора. – Идет... Задержались на пятнадцать минут.
Он взял телефонную трубку и позвонил куда-то.
– Докладывает пост два, – сказал наблюдатель. – Появились, но с опозданием. Все в порядке.
– Что в порядке? – спросил я.
– На пирсе задержались.
– Кто?
– Да сейнер. За косой – рыбацкий колхоз.
– И вы каждый выход в море контролируете?
– Обязательно. У нас птица не пролетит, – сказал пограничник. – Все замечается. Если вот чайки полетели с залива в бухточку – жди ветра сильного. На соседнем участке был случай... Мальчишки сели в лодку без спроса. А тут погода начала портиться. Тревога. Спасли мальчишек.
– А... – сказал я грустно, – на соседнем участке шпиона, хоть самого захудаленького, не поймали? Очень он мне нужен.
– Зачем он вам? – спросил строго пограничник.
– Я бы написал... Книгу или сценарий для кино.
– Не было, – ответил пограничник. – Не слышал. Может, где-нибудь и пытались перейти границу, а у нас тихо. На соседнем участке в прошлом году один преступник пытался уплыть. Он ограбил сберкассу, сторожа порезал и хотел удрать от суда.
– Ну и как? – встрепенулись мы с Мишей. – Убежал? Была погоня? Расскажите...
– Ничего не было, – сказал пограничник. – Его еще у железной дороги задержали. Только он спрыгнул на ходу с товарного поезда, а тут ему: «Руки вверх!» Он даже и опомниться не успел.
– Да... – сказали мы с Мишей. – Интересно. Веселая жизнь на соседних участках. А вот за что лично вас, если вы никого не ловили, наградили значком «Отличный пограничник»?
– За службу, – ответил пограничник.
– Как вас зовут? – робко спросили мы.
– Фамилия Забиров. Я – сержант, – ответил он четко. – Служу второй год. После демобилизации хочу поступить в строительный институт. Девушка есть. Переписываемся. Родители живы. Переписываемся. Прошу спуститься вниз, потому что нужно колхозный сейнер проследить. Что-то они телепаются еле-еле.
И мы с Мишей Ширмой осторожно спустились с вышки на землю.
Сели мы с Мишей на крутой бережок, спустили ноги с кручи. Рядом лейтенант Геннадий Михайлович стоит. Слушает, что мы между собой говорим. А разговоры наши были невеселые.
– Был я на строительстве электростанции, – вспомнил с чувством Миша. – Сколько сюжетов отснял. Самосвалы в ряд. Главного инженера на объекте. Кадры получились! Видел?
– Видел, – отвечаю. – А я делал передачу по радио, записывал на магнитофон звуки леса. Зима, а мне про весну нужно писать. Старший лесник часа два свистел на все птичьи голоса. Великий мастер! Природу чувствовал, как мать ребенка чувствует. Талант у человека. Этой фонограммой радио года три пользовалось. Бесценная вещь! Такие трели высвистывал... Ему бы артистом быть.
– А у меня был случай... – это опять Миша вспомнил.
– Был да сплыл, – сказал я. – Чего же здесь ничего не фотографируешь?
– Не знаю, что снимать, – говорит печально Миша. – Сюжетов нет.
– Вышку можно сфотографировать, – вдруг говорит лейтенант. – Море можно... Чайка на волне. Чем не снимок?
– А может, просто ты фотографировать разучился? – говорю я Мише, как бы не слыша слов лейтенанта.
– Я разучился? – возмутился Миша. – Я разучился?.. Да если хочешь знать, если бы фотокорреспондентам давали звания, я бы сейчас был не меньше полковника. Я семнадцать лет держу в руках фотоаппарат. У меня такое впечатление, что я родился с ним.
– Подумаешь, фотографировать! – говорю я. – Щелкай и щелкай.
– Товарищ Железкин, – обиделся Миша, – вам-то стыдно быть малограмотным: фотография – искусство! Я из твоего лица бог знает что могу сделать.
– Ты говори, говори, а рукам волю не давай, – отвечаю.
– Железкин, – продолжает Миша. – Вы меня удивляете все больше и больше. Используя освещение, подсветку, поворот головы, наконец, точку, с которой снимают... Вот смотрите... Стоит лейтенант. Если его фотографировать снизу, как мы сидим, лицо у него на фотографии будет неправильной формы. Скулы тяжелые, а ноздри...