На своей земле - [26]

— Не забудь, больной я! — крикнул Павел жене.

Кузьма заглянул в хлев. Маленькое окошко, заросшее толстым серым льдом, не пропускало света. Марфа всхлипнула.

— Уж так-то я оберегала Звездочку, ноченьки не спала, за своей-то коровкой никогда в жизни не было такого ухода, как за ней… — Марфа пытливо взглянула на председателя.

Кузьма чиркнул спичкой. При колеблющемся свете проступили обиндевелые стены, потолок с желтыми сосульками, деревянные стойла.

— Не замочиться бы вам, Кузьма Иваныч, — заботливо заметила Марфа, но сказала поздно, Кузьма уже вступил в навозную жижу.

— Фу, чорт! Что у тебя тут делается! — воскликнул он. — Не мудрено, что корова издохла. Тут слон, и тот издохнет. Почему навоз не убираете?

— А теплее, Кузьма Иваныч… Теплее, когда с навозом-то.

— Не теплее, а грязнее. Сейчас же вооружайся лопатой, вилами, и чтобы было чисто, как в горнице. Муж дома?

— Дома он, дома, болезный. Весь исключительно болезный.

— Не знаю, что ветеринар скажет, но, по-моему, не уберегла ты корову. Простудила ее. Субботкин когда был?

— Онамеднись был, — начиная сморкаться в подол, ответила Марфа.

— Онамеднись… Онамеднись… — Кузьма вздохнул и медленно пошел к дому Клиновых. Нелегко было наладить колхозное хозяйство. Только-только одно наладится, как смотришь, словно из-за угла, выскакивает новая, еще большая, забота. Не забывал, помнил Кузьма, что коровы больны, и часто приходила мысль поставить в хлевах печи-времянки, да где их взять? «Сейчас ничего не могу сделать, — отвечал Емельянов, когда Кузьма заходил к нему в райком партии, — подожди, вот Ленинград скоро шефов пришлет, помогут. И печки тебе будут, и стекло, и гвозди, и скобы, а сейчас ничего нет. Ведь все к чорту разрушено. Вот построим заводы, свое стекло будет, свой кирпич. Что появится — не забуду, прослежу, чтоб тебе направили».

Марфа шла за председателем, нудно вытягивая слова:

— Да чем же я виноватая-то, Кузьма Иваныч? Зачем понапраслину-то говорить…

Кузьма остановился, посмотрел на ее вязаную кофту, подпоясанную вместо кушака лохматой веревкой, на лицо, испачканное сажей, и раздраженно сказал:

— Какая же понапраслина? Корова легла, сухой подстилки не было, а этим коровам много не надо, чтобы простуду схватить. Вот и доконала ты ее. — И, обив еловым веником валенки, Кузьма вошел в избу.

И когда только Клиновы успели так закоптить потолок, — он был черный, по углам свисала густая махровая паутина. У плиты из топки вывалились два кирпича, в куче мусора копались куры. Пахло луком и какой-то прелью.

Услыхав грузные шаги Кузьмы, Клинов сморщился.

— Это ты, Марфа? — слабым голосом спросил он.

— Здравствуй, Павел Софронович. — Кузьма посмотрел на небритое лицо Павла, на грубые, валенки, торчавшие из-под тулупа.

— Кто это? — еще тоскливее простонал Клинов и приоткрыл свои маленькие черные глаза. — Кузьма Иваныч? Навестить пришел… проведать. Вот лежу, грызеть и грызеть… всего начисто сглодал ревматизм. Как в войну застудил спину, так до сей поры не оттаяла…

— Я сегодня врача вызову, — пытливо взглянув на него, сказал Кузьма.

— Да что врач, нет мне от него помощи, кроме освобождения. Дал еще в позапрошлый месяц втиранья, не помогает…

Кузьма задумался. Он и верил и не верил Клинову: глядя на его сморщенное лицо, слыша его слабый голос, не допуская мысли, что человек может так притворяться, — верил, но, зная его исключительную лень, какой хватило бы на целый полк тунеядцев, не верил.

Каким чистым показался Кузьме воздух, когда он вышел во двор. Словно вымытая, блестя белыми боками, пролетела в синем воздухе сорока. Багровое солнце садилось в тучу, предвещая ночью крепкий мороз.

Из дверей хлева вместе с густым паром шлепались в снег желтые пласты назема. Еще никогда Марфа так не работала, как в этот раз. Увидев председателя, заискивающе крикнула:

— Не сомневайтесь, Кузьма Иванович, все будет чисто к приезду ветеринара. — Но как только Кузьма вышел со двора, Марфа бросила вилы и побежала домой. Ей не терпелось узнать, что сказал Кузьма мужу, уж не уличил ли его, спаси господи, в притворстве. Ох, и дотошный! Все высмотрит, все узнает, глазища-то так и смотрят в самую что ни на есть душу.

— Ну, что он? — спросила Марфа, тревожно взглянув на Павла.

Клинов сбросил ноги с постели, ухмыльнулся, почесал бровь.

— Сказал, врача вызовет. Что с коровой?

Марфа вздохнула:

— Меня винит. Вроде я виновата потому, как не убирала навоз, корова и подохла. Боюсь, как бы не наложили на нас вычет.

В сенях послышались медленные шаги. Клинов быстро накрылся тулупом и сморщился.

— Костька это, — прислушиваясь, сказала Марфа. И верно, в избу вошел Костя. Он хмуро посмотрел по сторонам и, повесив шапку на гвоздь, молча сел у окна.

— Обедать, что ль, пришел? Вроде рано, я и картошки-то еще не варила… Супу, что ль, поешь?

— Вот видишь, тятька, ты и не болеешь вовсе, а меня гоняют за врачом, — недовольно протянул Костя.

Павел Клинов шумно втянул носом воздух.

— Коли посылают, значит, так надобно!

— Надобно… — передразнил отца Костя. — Все надо мной смеются. Ну и лодырь у тебя батька, говорят. А что мне, хорошо слышать такие слова?

— Кто такой смеется? — грозно спросил Павел. — Ты мне только скажи, да я того…