На суше и на море - [7]

– Ничего не изменилось, – с удовлетворением заметил он, снимая головной убор и осеняя себя крестным знамением на купол постепенно открывающейся за холмом в ранних осенних сумерках церкви. – Тпру, залетная. Слышь, Садко, тебе сказано – тпру. Вишь, дома каменные пошли. Нам теперь направо.

Холм кончился, крутой подъем и поворот направо вывел десант к базарной площади. Торговые ряды по причине позднего часа были, естественно, пусты, да и не особенно обширны: с два десятка крытых дощатым навесом прилавков, за которыми еще копошились убиравшие свой товар – картошку и лук – заезжие торговцы.

– Туды, – распорядился Малюта, спрыгивая и разминая ноги. – Шевели копытами.

Они пересекли площадь и, оставив телегу на углу у трехэтажного домика, постучались в дверь соседнего здания.

– У-езд-но-е каз-на-чей-ство, – по слогам вслух прочитал Сусанин, водя пальцем по бронзовой табличке и недоуменно оборачиваясь к Скуратову. – Валютный банк, что ли?

– У них вход со двора, – чему-то улыбаясь, пояснил Малюта, продолжая колотить сапогом в дубовую дверь. – За кредитами – всегда со двора. Ниже читай.

– Рузская краеведческая кунсткамера, – перешел ко второй табличке ветеран русско-польских баталий. – Режим работы… Короче, ясно. Закрыто уже.

– Откроют, – заверил бородатый капитан Скуратов. – Я слово секретное знаю. У хранителя здешнего квартирка при музее.

– Ну кто там еще на ночь глядя? – раздался из-за двери старческий голос, и удерживаемая колодезной цепью дверь приоткрылась на ширину ладони. Мерцающий огонек свечи осветил добродушное пожилое лицо грузного и явно подслеповатого хранителя провинциальной кунсткамеры.

Скуратов, воровато оглянувшись, сунул в щель какую-то серебряную монету.

– Батенька мой! – ахнул, поднося монету к носу, хранитель. – Это ж целковый Святослава. Его ж, поди, и в Ермитаже нет. Вы его в фонд музея жертвуете?

– Нет, – уточнил Скуратов. – Но на экспертизу вам дам.

– Это одно и то же, – заверил хранитель, пристроив на приступок подсвечник. – Погодите, господа, погодите. Тотчас и открою.

Дверь прикрылась, что-то загремело, защелкало, зазвякало, и дверь – на этот раз настежь – открылась вновь.

– Проходите, господа…

Десантники вознамерились было тихонько просочиться в дом, но в этот момент сзади раздался суровый голос:

– В столь поздний час и в столь грозное для Отечества время шляться после десяти по городу возбраняется! Па-апрошу документы, судари!

Скуратов обернулся.

– Полицмейстер здешний, – представился суровый обладатель баса, – Бушин.

– Гвардии капитан Бельский, – выступая под свет чахлого площадного фонаря, отрекомендовался Малюта [7]. С фуражом и крепостными следую в полк.

– Виноват-с, форму не приметил. – Полицмейстер чуть смутился. – Странная она какая-то. Извините…Так ежели заночевать надобно, то, значит, ко мне милости прошу. Без церемоний, сударь. Самоварчик раздуем.

– Не надо, Андрюшенька, – замахал хранитель руками. – У меня они останутся. И мне спокойней, при офицере-то.

– Оно и верно, – задумался полицмейстер. – Пойду я. Честь имею!

Довольный, что все обошлось, Садко сделал было попытку сунуть полицмейстеру ассигнацию за беспокойство, но тот при виде оборванца с бумажкой в руке только махнул рукой:

– В управе, холоп, подорожную выправишь. Утром. И ежели от господина офицера хоть на полверсты отобьешься – собственноручно на съезжую сволоку.

Благосклонно глянув на опрятного Сусанина, стоявшего по стойке «смирно» с вилами к правой ноге, полицмейстер еще раз откозырял Скуратову и пошел гонять припозднившихся горожан.

– Отрадно видеть столь ревностное отношение к делу, – заметил Малюта хранителю музея, поднимаясь по скрипучей лестнице. – Надобно поощрять таких преданных слуг царя и Отечества.

– Старый мой знакомец, – поделился приятными воспоминаниями хранитель. – Мальчонкой еще мне черепки таскал. Трипольская культура, знаете ли, у нас широко представлена и…

– Ша, батяня, – оборвал его Скуратов. – Меня-то помнишь?

– Как же, ваш сиясь, – понизил голос до шепота хранитель. – Нонешний год вы с тайным поручением-с от канцелярии графа Н-ского наведывались. Только вот, что проверяли, не сказывали. Обидно-с даже. А у меня тут все чин по чину, порядок армейский. Сами извольте убедиться, если пожелаете.

– Знаю я этот порядок, – нахмурился Скуратов, входя в комнату и спотыкаясь о какой-то хлам. – В прошлом году я у тебя в фондах госномер триумфальной колесницы Юлия Цезаря видел. «РИМ 00-01», если не ошибаюсь. Под кучей гербариев пылился. Почему не в экспозиции?

– Ну да! – возмутился и прямо затрясся старик. – Сейчас все брошу и выставлю. Сопрут! Сопрут как пить дать. Я вот давеча телегу выставил: ХV век, а как новенькая. В пятницу музей закрыл, а в субботу утром иду от Дмитровской, а мне пареньки навстречу. Шапки ломают, а коня с повозкой, гляжу, гонят шибко. В кунсткамеру пришел, а телеги и нет. Поминай как звали. И как они ее в окно вынесли – ума не приложу.

– Изворовался народ, – согласился Скуратов, извлекая из мешка и ставя на инкрустированный стол бутылку ликера. – Поймать да высечь.

– Секли, – вздохнул старик. – А толку? Они, стервецы, телегу цыганам продали. Ищи теперь ветра в поле.