На суше и на море, 1989 - [5]

— Перестройка, — сказал я, — обращена к самым глубинам, к любому и каждому из нас…

— По идее — да, и хорошо, что именно так, — ответил мой собеседник, поправляя старенькие очки, под стеклами которых светились умные, много повидавшие глаза. — Обращена, но пока еще не дошла. И будет совсем уж скверно, если и не дойдет, если не хватит веры и мужества наконец-то достигнуть цели. Никакая выдающаяся личность за весь народ никогда не сработает…

Несколько месяцев спустя я от слова до слова вспомнил этот разговор уже совершенно в другом месте и в других условиях: был солнечный день, и я сидел рядом с человеком все из той же неистребимой породы сеятелей и хранителей. Дело было в Якутии. Солнце потоками рушилось на зеленую полноводную реку, очевидно, как и десять, и сто, и тысячу лет назад. В неоглядной Сибири еще много первозданных, почти не тронутых цивилизацией рек, и человек всегда жался к их берегам, часто единственной возможности передвижения и даже выживания. И каждая река здесь имеет свое лицо, свой характер, который в свою очередь в чем-то, несомненно, накладывается и на характер и облик человека, живущего в долгом общении с рекой. Мне думалось и об этом, когда мимо ползли берега Алдана, его бесчисленные острова, низко выступающие из воды. Я поглядывал на сухощавый профиль Семена Гавриловича Жиркова, ведущего моторку, и каждый новый поворот реки распахивал новые удивительные безоглядные просторы тайги и тундры. Семен Гаврилович вот уже более тридцати пяти лет бессменный директор крупнейшего в Якутии животноводческого совхоза имени Петра Алексеева; у него обширнейшее хозяйство, шестьдесят тысяч гектаров угодий, тысячи голов скота, лошадей, коров и даже лисиц; за ним стоят судьбы сотен и тысяч людей, за ним — многовековой опыт умного, мужественного, гостеприимного народа, появившегося на этой суровой, прошитой золотом, алмазами, углем земле с незапамятных времен и наработавшего в неустанном труде и в борьбе за выживание свой бесценный опыт.

Знакомя со своим обширным хозяйством, Семен Гаврилович рассказал мне красивое, поэтичное поверье о пробуждающейся тундре, когда она начинает пестреть яркими недолговечными цветами и когда мать, выпуская ребенка гулять в тундру, наказывает ему не наступать на цветы, потому что это глаза ушедших, обязательно добрых людей, каждую весну появляющихся на земле, чтобы проведать оставшихся родичей; еще тогда я отметил, что в этом северном поверье заключен не только неисчерпаемый гуманистический смысл, но в нем уже с самых первых шагов человека закладывается бесценная мудрость общности всего в природе; экологическое, как сейчас принято говорить, воспитание ребенка поэтически и предметно начинается еще с колыбели. Якутия кроме всего прочего еще и земля вечной мерзлоты, и ее растительный и животный мир, развиваясь в экстремальных условиях, так же как и на Камчатке, чрезвычайно раним; здесь тоже десятилетиями не зарубцовываются даже самые незначительные шрамы на лике Земли, и отсюда такое бережное отношение ко всему живому у якутских матерей. Но далеко в прошлое отступили времена вилюйских ссылок, печально знаменитых «золотых» рек — Олекмы, Алдана, Лены, каторжных потаенных троп Магадана, и современная жизнь с ее перегрузками, с реактивными лайнерами и атомными реакторами ворвалась и сюда.

Нечего говорить, что ворвалась сюда и пресловутая философия прямой линии, губительная и нелепая особенно здесь, нашедшая тут законченное выражение в гигантомании. Вся Якутия знает коровники Семена Гавриловича Жиркова. Да, да, обыкновенные коровники, вернее, не обыкновенные, а именно его, жирковские. В больших мытарствах и административной волоките, в смертном единоборстве с наездниками пришлось их ему отстаивать. Скот, лошадь, корова неотделимы от жизни якута, зимы на этой земле долгие и свирепые, засухи почти постоянные, и содержание скота требует предельных затрат сил и ума; на корм заготавливают даже корневища тундровых кочек и ветки. Коровники теперь здесь, в условиях вечной мерзлоты, строят на плавающих фундаментах, в расчете на тысячу голов каждый, и обходится такое сооружение весьма дорого, в миллион рублей каждый, а ведь многовековой народный опыт давно определил здесь оптимальный размер таких хозяйственных сооружений — это постройки на семьдесят голов скота, для них не требуется ни плавающих фундаментов, ни миллионных затрат. Нужен лишь определенный, опять-таки выверенный столетиями народный опыт содержания, и даже вечная мерзлота остается нетронутой. Но прямая линия гигантомании и здесь, в экстремальных для сельского хозяйства условиях, диктует свое: то же укрупнение населенных пунктов, то же стремление вопреки здравому смыслу собрать скот для зимовок в одно место, и, разумеется, при этом никакие плавающие фундаменты не выдерживают, мерзлота начинает гноиться, проседает, и опять выбрасываются миллионы на ветер, и все затем только, чтобы пресловутая прямая линия не обрывалась… И если вновь перенестись мысленно с берегов сурового Алдана или Авачи в среднюю полосу России, во все то же оживающее потихоньку село Ивачево, то нельзя, пожалуй, будет не согласиться со словами удачливого Анатолия Алексеевича Зубарева, сегодняшнего разумного и предприимчивого хозяина совхоза: «Каждый, самый, казалось бы, невзрачный клочок земли по-своему неповторим, неисчерпаем по своим возможностям и должен иметь своего конкретного хозяина, сеятеля и хранителя, приросшего душой к этому клочку земли, имевшего с ним один ток жизни: мол, так устроена природа, и по-другому ее переделать невозможно».