На суше и на море, 1986 - [80]
Мы облегченно вздохнули.
— Ну, понял, почему баранчака стрелять нельзя? — обратился якут к незадачливому охотнику.
— Чего не понять, — угрюмо огрызнулся Кешка.
В то время как медведица учила уму-разуму своих детей, Витим лаял и упорно рвался с поводка. Едва медвежье семейство скрылось в тайге, псу удалось вырваться на свободу, и он огромными прыжками помчался вдогонку. А мы продолжали свой путь. Прошли уже порядочное расстояние, когда появилась собака. От сырой травы и кустов бока у нее были мокрые, она тяжело дышала, вывалив из пасти язык. Пес с укором смотрел на людей: упустили, мол, зверя.
— Не время, Витим, для охоты, — сурово проговорил Захар.
Собака, будто поняв хозяина, виновато заскулила. Спустя некоторое время Захар сжалился.
— Ладно, давай мириться, — проговорил он.
Витим мгновенно подпрыгнул, встал на задние лапы и принялся «целовать» хозяина. Конфликт был исчерпан.
Спустившись в долину, мы неожиданно оказались у странного сооружения. Это были остатки старого чума, от которого сохранился лишь остов. Речка подкатывала к нему свои воды, но добраться до него так и не могла. Наш проводник обошел вокруг нехитрое сооружение и уверенно заявил:
— Однако здесь кочевали эвены со своими оленями…
— Откуда ты взял? — от удивления я отложил в сторону маршрутный дневник. — Может, тут останавливался какой-нибудь аргишобоз?
— Смотреть нада оба глаза! — обиделся Захар.
— Смотрю, но пока ничего не примечаю…
— Эх, ты! — укоризненно качает головой якут и показывает на олений помет и какие-то знаки на ближайшем дереве. — Читай — все написано!
Присмотревшись, я увидел на лиственнице старый затес и веточку ерниковой березки с выпрямленным концом, уже почерневшую от времени.
— Не понимаю!
— Какой ты, однако, слепой! — расстроился Захар.
— Эта метка говорит: эвен здесь кочевал с оленями, а когда они корм вытоптали, ушел на север и больше сюда не вернется.
— Опять говоришь загадками. — Я внимательно рассматривал затес, но ровным счетом ничего не мог разобрать. — Положим, направление ветки показывает, куда ушел эвен, но откуда ты взял, что сюда больше он не вернется?
— Смотреть нада! — не на шутку рассердился Захар. — Конец веточки не завернут, значит, эвен сюда больше не придет!
Это был первый урок таежной грамоты, который преподнес наш проводник. Его участие в работах отряда, как и многих представителей коренного населения в разных других экспедициях, было неоценимым. Не было ни одной горной тропы, ни одного ручейка или таежного озерка, не известного местным следопытам. Якут Захар Пудович Горохов был одним из таких. Узнав поближе этого человека, мы между собой звали его «наш Дерсу У зала» в честь знаменитого провод ника-гольда. Тысячи километров прошел Захар за свою жизнь с геологическими партиями по сибирским дебрям. С ним не пропадешь в любой глухомани. От него ничего не ускользало вокруг: ни следы, ни звуки, ни сломанная ветка, ни признаки перемены погоды. Он обладал удивительной памятью и непостижимо точно ориентировался на месте. К тому же, как мне говорил Зенков, он был и неплохим промывальщиком.
…Прошел еще один трудный день таежного пути. Наш караван достиг одного из притоков реки, долина которого поросла густым лиственничным лесом. На ночевку остановились на берегу быстрого ручья с ледяной и зеркально-прозрачной родниковой водой. Первым делом стали разводить костер и налаживать дымокуры, чтобы спастись от неистребимого комариного племени. Савельич распряг лошадей, и бедняги, даже не взглянув на сочную траву, росшую здесь в изобилии, сразу же подошли к дымокуру, спасаясь от гнуса.
Нам предстояла ночевка в тайге.
Несмотря на усталость, после ужина все мои спутники собрались у ярко горевшего костра. Оранжевое пламя выхватывало из мрака стволы лиственниц и тополей, росших в этой затерянной в горах долинке. Искры причудливыми мотыльками осыпали зеленые кусты ольхи и тальника. И казалось, что мы здесь одни на всем белом свете. Тишина. Лишь изредка ухнет филин, да негромко подаст голос какая-нибудь ночная птица. Неугомонные летучие мыши так и норовят пролететь над нами. Такой вечер в тайге у костра располагает к задушевной беседе, к откровенным рассказам.
За время пути я ближе узнал своих спутников. Особенно меня волновали страшные следы каких-то травм на лице корейца Кима Хо. В дороге он рассказал мне, что с юных лет променял домашний очаг на беспокойную кочевую жизнь. Одно время был «охотником» за женьшенем — искал корень жизни в дебрях уссурийской тайги. Потом судьба забросила его в Забайкалье, работал на рудниках, ходил с геологами. А про шрамы на лице он ответил, что это очень длинная и страшная история, которую он расскажет позднее.
Теперь на привале к нему обратился неугомонный Буткус:
— Расскажи-ка, Ким, какой черт таскал по твоему лицу железную борону?
— И вовсе не черт, а тигр, — ответил тот.
— А как же ты живым остался? — удивился Кешка.
— Давно это произошло. Молодой я тогда был, сильный. В одиночку ходил в тайгу искать женьшень и охотиться. Промышлял больше на реке Багаму, что течет с хребта Сихотэ-Алинь и впадает в реку Бикин. Построил даже маленькую фанзочку и жил в ней. Однажды я взял ружье и пошел на охоту за кабаном. Выхожу на поляну… и наткнулся на тигра. Зверь заметил меня, убежал. А мне сильно захотелось его добыть. Пошел по следам. Вдруг сзади какой-то шорох. Оглянулся — прямо передо мной тигр. Пасть разинул, задние ноги поджал — к прыжку изготовился. Не помню как, но я успел выстрелить. Тут он на меня и навалился. Сдавил голову, как железом, даже треск раздался… Кровь глаза заливает. Кое-как я собрался с силами, всадил в бок зверя нож. Тут тигр сразу помягчал и брякнулся на землю. Разорвал я рубаху, обвязал голову. Иду и на деревья натыкаюсь — ноги не держат. Добрался до фанзы, лег на кан и словно провалился — сознание потерял. Пришел в себя, голова гудит, глаза ничего не видят. Хорошо, был в запасе настой корня жизни. Стал я им мочить голову, промывать лицо, глаза. Через несколько дней полегчало. Пошел в тайгу, нашел тигра. Подошел поближе — понял, почему спасся. Оказывается, выстрелом я ему нижнюю челюсть раздробил. Схватил зверь мою голову, а сжать челюсти не смог, только зубами поскреб кожу. С тех пор и ношу память о тигре, — печально закончил Ким, проведя ладонью по изуродованному лицу.
