На суше и на море, 1986 - [5]

Вывод однозначен, пока есть такое неизменное положение: «Теряй, пока теряется»; потому как потери и охрана проходят по различным ведомствам, мы будем в лучшем случае в своих взаимоотношениях с природой топтаться на месте, в худшем — двигаться назад.

Любая технология сегодня должна быть технологией природоохранной, природовосполняющей. Иначе говоря, мы должны просматривать не только путь от породы к металлу, но и обратный — от металла к породе.

Сколько стоит то, что ничего не стоит? Вопрос парадоксальный, но крайне жизненный. Озеро ничего не стоит. Река ничего не стоит. Воздух ничего не стоит. Лес — в том смысле, что приехал, собрал грибы, ягоды, от природы взял — получается бесплатно.

Природа — единое целое. Но в условиях хозяйствования в ней соприкосновение с природой происходит не всецело от лица цивилизации, а по отраслевым, ведомственным коридорам. Просчитывая те или иные потери, нередко можно услышать: «Страна огромная, за всем не уследишь». Повторим эту фразу несколько раз в той привычной усталой тональности, в которой она произносится обычно. И невольно угадаем в себе нарастающее согласие, гипнотизирующее воздействие, некий сострадательный позыв. А ведь действительно огромная и действительно за всем уследить трудно.

А это уже психология, традиция мышления и восприятия. Некая допустимая нравственная норма. Много строим, вполне естественно — много теряем. Разрешающий предел, до которого наша совесть, да что там совесть — наш профессионализм молчит. «Это еще ничего, это еще терпимо». Я не случайно выбрал именно такой термин — «естественно», как бы самой. природой, логикой жизни предопределено.

А по существу абсурд. Рецидив устаревшего хозяйственного, экономического мышления. Из тех трудных, критических времен, когда принцип «План любой ценой, урожай любой ценой, пуск любой ценой» был программой действий, жизненной реальностью. А какова эта цена, уже второй вопрос. А ведь сплошь и рядом эта непросчитанная цена бралась из природных ресурсов, из кармана государства.

На всякий роток не набросишь платок. Здесь углядел, а там просмотрел. Экономика социалистического общества базируется на плацдарме коммунистической нравственности, без чего рассчитывать на продуктивность, эффективность экономики попросту нереально. Это и высокий профессионализм, и честное отношение к труду, и коллективизм, и рачительность, и как итог — высококачественный труд — общая норма, а не удел единиц. Мировоззрение всегда суммарно: образование плюс воспитание.

Экологическое мировоззрение — сумма тех же составляющих. Вряд ли мы бедны знаниями о природе своей. И воздух, и лес, и река, и земля — мир растительный и мир животный. Разве мы не знаем, что это не только наши ресурсы, но и среда нашего обитания? Знаем.

Но ведь вопрос в том, что лично себе мы отводим роль жителя Земли, для которого окружающая среда отдана в безвозмездное пользование, как якобы никому лично не принадлежащая. По существу так оно и есть. Вот если бы это был участок лично моей среды, тогда другое дело. Как мой сад, мой огород, все тот же фикус на моем окне. Фиксация личного участия в пределах неразграничения общего хотя и сложна крайне, но сверхнеобходима, и это удел экологического воспитания. Когда участие в деле восполнения природы есть потребность, а не нормированный законом акт, тогда любой природоохранный закон не обременителен для личности, а суть выражение его повседневного отношения к природе. Как же это важно сегодня!

Зима 1985 г. была не в пример суровой. Мороз сковал льдами и южные реки, и южные моря. Застигнутые стихией лебеди в громадном количестве скопились в Одесском порту. Люди пришли на помощь природе: портовики наладили постоянное кормление птиц, буксирные ледоходы каждый день расчищали водное зеркало ото льда, особенно в той части, где находились лебеди. Никаких директив, специальных инструкций. Порыв души, потребность восполнить, спасти природу — вот что побуждало десятки портовиков к действию во благо живого.

В заснеженном парке на окраине леса незатейливое приспособление для кормления птиц. Я видел, как старик, соорудивший несколько таких кормушек, никак не мог их пристроить на деревьях. Он был очень стар и крайне страдал от своей старческой беспомощности. Кормушки следовало разместить таким образом, чтобы люди беспрепятственно могли засыпать туда корм.

Когда я подошел к старику, он мне сказал: «Вы первый, кто вызвался мне помочь. А ведь на том конце парка — институт. Смотрите, сколь их бежит мимо. Я попросил троих. Вы знаете, что они мне ответили: «Ты, дед, на пенсии, у тебя теперь вся жизнь — отдых. А у нас на старческие забавы времени нет».

— Им просто холодно, — неловко оправдал я студентов. — Сильный мороз, а они вон как одеты. Вот и бегут мимо.

— Может быть, может быть, — сказал дед и пошел прочь.

Через два дня я опять оказался в этом парке. Был солнечный день. Я добрел до кормушек и был удивлен: стая птиц летала где-то рядом, но на кормушки не садилась. Две кормушки уже были разбиты и валялись на снегу. Я не сразу угадал причину. Возвращаясь часом позже, я увидел двух подростков: они устроились поблизости и из каких-то самодельных приспособлений расстреливали птиц, подлетавших к корму.