На суше и на море 1982 - [25]

Не единожды в поселок приходили белые медведи. Две-три недели держались возле свалки, поедая отбросы. Насытившись, тут же отсыпались, а потом исчезали. Подолгу жить на одном пятачке они не могут, «охоту к перемене мест», бродяжий нрав звери всасывают с материнским молоком, недаром их называют вечными странниками арктической пустыни. Да и пища на свалке неважнецкая. Сравнить ли обледенелые объедки с горячей нерпичьей кровью, сытным тюленьим жиром?!

В тот год на острове было много приезжих: журналисты, строители, буровики геологической партии, не имеющие никакого отношения к биологической экспедиции. Я работал с буровиками. В тот же день, когда появился белый медведь, начальник биологической экспедиции собрал нас, «посторонних», и строго-настрого приказал ни в коем случае не подкармливать зверя. Нанук привыкнет к подачкам, обнаглеет, и тогда забот не оберешься; чего доброго, начнет жить подаянием, из дикого зверя превратится в жалкого попрошайку.

Первым строгий наказ нарушил бойкий фотокорреспондент республиканской газеты. Разве можно упустить такой потрясающий кадр! Скрытно от биологов он подкрался к медведю и, прежде чем щелкнуть затвором фотоаппарата, бросил ему изрядный кусок мяса. Этого не заметили. Сошло с рук. И вот уже с двухкилограммовым шматом сала появились строители. Они бросили зверю сало и сфотографировались рядом с диким белым медведем, чтобы потом поразить родных и знакомых своим бесстрашием. И мы, буровики, не лыком шиты. Проделали то же самое.

Начальник экспедиции хватился, когда к медведю началось чуть ли не паломничество. Он пригрозил отправить на материк всех нарушителей. И имел право это сделать. Но было уже слишком поздно. Медведя перестала интересовать свалка. Он смекнул, что у двуногих существ есть пища куда более вкусная, чем объедки. Пришел в поселок, распугав собак. Остановился возле домика на отшибе с высокой антенной на крыше, рявкнул. Дверь открыла жена радиста.

— А, пришел, — сказала она, ничуть не удивившись (за четверть века жизни на острове пришлось повидать и не такое). Крикнула мужу — Нанук явился! Покормить, что ли?

— Чтоб начальник, как в прошлом году, тебе, умнице, выговор влепил? — раздалось из глубины дома. — Гони его в три шеи!

Радист даже не вышел в сенцы посмотреть на зверя. Жена его запустила в медведя куском угля и захлопнула дверь. Медведь тяжело отпрыгнул от крыльца, прошипел, вытянув длинную мускулистую шею, и побрел к соседнему бараку. Там жили строители. Они оказались куда покладистей. Вынесли зверю сырого мяса, копченой колбасы, хлеба, вывалили из кастрюли на снег вареную картошку, гречневую кашу. Медведь только успевал чавкать по-свинячьи.

Набить желудок, вмещающий до семидесяти килограммов пищи, не так-то просто. Нанук, погостив у строителей, пришел к бараку, где жили буровики. Отрывисто рявкнул, вызывая хозяев. Начальник биологической экспедиции застал нас на месте преступления: бригада буровиков в полном составе стояла на крыльце и кормила зверя. Начальник сказал, что сию же минуту отправляется в контору писать на нас «телегу» в управление, затем вытащил из кобуры свой персональный ТТ и выстрелил в воздух. Резкий звук напугал медведя: бросив лакать из ведра остывший рассольник, он припустился к свалке. Забравшись на горку отбросов, сел по-человечьи и стал наблюдать за поселком. При этом он поводил носом, изучая исходившие оттуда запахи.

На следующий день зверь вновь пришел к нам. Бродил от дома к дому, рявкал, клянчил пищу. Но никто не решался вынести подаяния. Мишку выгнали из поселка тем же способом — выстрелом вверх.

…Из магазина возвращалась жена радиста с двумя полными авоськами. Накануне вертолет МИ-6А завез с материка отличные продукты, и женщина нагрузилась ими основательно: в сетках покоились вареная и сырокопченая колбаса, окорок, балык, цыплята, банки с яичным порошком, сгущенкой, растворимым кофе. На ходу она решала, что бы такое повкуснее приготовить.

Немного пуржило, хвостатые снежные змеи вились вокруг домов. Рабочий день давно кончился, на улице ни души, разве что из конуры, откинув мордой олений полог, покажет голову собака и гавкнет для порядка раз-другой.

Кутаясь в кухлянку, скрипя оленьими торбасами, жена радиста уже подходила к дому, когда из кружева снежных змей перед нею вырос белый медведь.

— Тьфу, черт, напугал, аж в груди захолонуло! — в сердцах сказала она. — Явился не запылился! Иди, иди, куда шел…

Зверь пригнул шею, потянулся мордой к авоське, в которой лежал окорок.

— Ишь, чего захотел! Тебе это раз глотнуть, а нам на неделю запас. И не думай, и не мечтай!

Она обошла нанука, ускорила шаг. Но великан забежал вперед и опять преградил дорогу.

— Ладно, уговорил, — подобрела вдруг жена радиста. — На, лопай, пока начальник не видит. — Достала небольшой, с ладонь, кусок окорока, бросила на снег.

Зверь слизнул лакомый кусок и вновь выжидающе уставился на авоську.

— Вот наглый тип! Не дам!..

«Наглый тип» рявкнул. Женщина попятилась. Следом, как привязанный, пошел зверь. Она споткнулась и села в сугроб, раскинув руки с авоськами. «Наглый тип» схватил лапой сетку, в которой лежал окорок, сдернул ее с руки вместе с рукавицей. Продукты упали на снег. На глазах у растерявшейся женщины он съел окорок, потом вареную и сырокопченую колбасу, балык. Затем обнюхал банку сгущенки. Взял ее лапой, раздавил. Густое молоко брызнуло на снег. Причмокивая от удовольствия, зверь слизал сладкую тягучую массу.